Отец вывел из группы старших мальчика примерно того же возраста, что и Томас, но размалеванного и оперенного на манер колдунов — по всей видимости, своего ученика. Он имел угрюмый вид и приблизился к Томасу с заметной неприязнью.
— Это мой хак, Мванга Хва, — объявил отец.
— Добрый день, Хак, — пробормотал Томас, не делая никакого движения.
Тот насупился еще более и покорился своей участи лишь после того, как старик ткнул своим целительским жезлом ему под ребра. Только тогда он согнулся вдвое и припал к ноге Томаса. Положение исключительно припадочное…
Хак! Теперь Томас вспомнил значение слова: это был внебрачный сын отца! Как и в притче, брат блудного сына (сводный брат, в данном случае) совершенно не обрадовался его возвращению к домашнему очагу.
Вечером зарезали тучного тельца, и Томас, восседающий одесную от отца, вливал в себя крепкое пальмовое вино и руками запихивал в рот подгорелые куски мяса, хотя от этого ему становилось дурно. Он был представлен ошеломляющему количеству дядей, кузенов, братьев, законных и нет, и по мере того как праздник набирал ход, все это представлялось большим счастливым семейством.
Один Хак не принимал участия во всеобщем радостном оживлении. Он сидел в дальнем конце стола и опустошал свой сосуд каждый раз, когда Томас поступал так со своим, и его чело все более омрачалось. Время от времени он что-то выкрикивал, чего Томасу не удавалось разобрать. Затем вскочил из-за стола, чтобы исполнить какой-то очень замысловатый танец. Эта демонстрация, похоже, пришлась не по вкусу отцу, который поднялся и прогнал его пинком, пришедшимся очень удачно к вящей радости старшего поколения.
Несколькими минутами позже Томас, извинившись, вышел поблевать. Освободив таким образом желудок, он заметил, что не один. К нему присоединился Хак. В полумраке братья смотрели друг на друга, сохраняя полное молчание. Томас чуть заметно улыбнулся. Хак прыгнул вперед, и прежде чем Томас успел осознать намерения брата, схватил его ногу и вонзил зубы как раз в то место, которое немного ранее целовал с покорностью. Томас был чересчур пьян и ошеломлен, чтобы сразу почувствовать сильную боль. Он только ругнулся, глядя, как его сводный брат исчезает во мраке с улыбкой на окровавленных губах.
Томас был не очень искусен в умении интерпретировать свои собственные чувства. Как правило, он не доверял им, ввиду их чрезмерной изменчивости, и вообще старался думать об этом как можно меньше. Но иногда случалось, что чувства, вопреки воле прорвавшиеся в сознание, привлекали его внимание, если ему больше нечем было заняться. Так происходило тремя неделями ранее в машине Уайтхолла, и это повторилось нынешней ночью. Томас понимал, что теперь его возбуждение вызвано чем-то совсем другим. Тогда он испытал ненависть, сейчас ощущал страх. Но точно ли это страх? Или он просто не осмеливается осознать истинную природу своих чувств к отцу? И как их следует в таком случае квалифицировать?
Если бы он только имел чем занять голову! Но без книг и умных собеседников ему оставалось лишь предаваться самоанализу. Это лишало его сил. К тому же представляло такую скуку! Тоскливая атмосфера, царившая в деревне, которую он не мог переносить и в свои шесть лет, становилась все более гнетущей, по мере того как забывалось радостное оживление банкета. Томас еще не поднимал вопрос о левитаторе — или, Бог его знает, чем он там мог быть — надеясь, что отец заговорит первым. Но тот даже не заикался о нем, и Томас совершенно не представлял себе, как приступить к данной теме, не выдав истинной причины своего появления. Он не отставал от старика ни на шаг в надежде в конце концов добраться до левитатора, но очень скоро у него сложилось впечатление, что отец сам ожидает от него инициативы.
Иногда, чаще всего ближе к полудню, старик усаживался и замирал неподвижно, уставив взгляд в пустоту. Томас находил это невыносимым. Цивилизованная привычка быть постоянно чем-нибудь занятым укоренилась в нем чересчур глубоко. Но разговоры с отцом выводили его из себя еще больше, поскольку, как всякий настоящий колдун, тот был абсолютно глух к логическим доводам. Впрочем, единственной темой этих бесед было обучение сына.
— Мванга Хва, — объявлял он, извлекая из своего мешка пригоршню иссохших листков, — пришло время заняться образованием. В твои годы нельзя оставаться таким невежественным.
— Спасибо, отец, но образования у меня выше головы.
Старик осматривал его макушку с быстро проходившим любопытством.
— Сегодня я буду учить тебя очень сильному заклинанию, оберегающему от проклятия врагов.
— Да у меня нет врагов!
— А кто же тогда укусил тебя за ногу?
— Хак. Просто он был пьян. И больше не проявлял враждебности.
— Потому как он не верит, что ты у нас останешься. Он не верит, что ты вернулся занять его место.
— Мне и в голову не приходило. Я не хочу занимать это место.
— Ты его займешь, Мванга Хва!
И старец хватал его своим целительским жезлом по голове. В указанный момент он удивительно походил на Ирвина Уайтхолла.
— Нет! Ни за что! Я отказываюсь!
После сего поворотного пункта беседы отец снова погружался в презрительное молчание, которое давило на нервы сына. Томас чувствовал, что его сопротивление слабеет.
— Мванга Хва, — спросил отец на четвертый день, — ты приехал увидеть деревянную птицу, правда?
Немного ранее вопрос застал бы Томаса врасплох, но сейчас он уже достаточно пробыл в деревне, чтобы заметить, что при всей нелогичности своего мышления, отец не лишен хитрости и проницательности.
— Совершенно верно, — ответил он. — Так значит, деревянная птица действительно существует? И летает? Но как она летает?
— Это будет мощным оружием против наших врагов, сын мой. Да. Когда жители городов увидят деревянных птиц, летающих над ними, когда они увидят огонь, падающий с неба, они осознают могущество бугандийцев. И магия овладеет семью холмами, она разрушит церкви, возведенные католиками. Вся Африка признает власть бугандийцев.
Томас не сдержал улыбки пред наполеоновским размахом изложенного отцом плана. Надо полагать, именно эта химера помогала обитателям заповедника не отступать от своего пути перед лицом многочисленных сил, ополчившихся против них.
— Да, такое возможно… если эта штука способна оторваться от земли.
— Даже ты, Мванга Хва, познаешь силу колдовства, — продолжил отец, по привычке не обращая внимания на замечание Томаса.
И неподвижный взгляд старика был таким напряженным, что молодой человек, не способный его выдержать, опустил глаза. Он увидел в руках отца какую-то восковую фигурку, в которую тот в настоящий момент втыкал длинную костяную иглу. Он ощутил рвущую боль, словно ему вонзили нож в живот. Одна лишь гордость помешала ему завыть. Колдун провернул иглу в воске, и лоб Томаса покрылся обильным потом.
