Отпустив одну руку, Сотник дёрнул за ремень. Когда коготь пряжки вышел из прорехи, перехватил ребёнка за тонкую ручонку:
— Отцепляйся!
Спасённая молчала, застыв от ужаса, и разжать мёртвую хватку было не так—то просто. Извек, как мог, сделал голос ровным.
— Отлепись, говорю, а то вместе грохнемся! Сами убьёмся, да ещё кучу зевак передавим!
Увещевание подействовало и девчушка повисла на одной руке. Извек глянул на растопыренные внизу пятерни друга и разжал пальцы. Потом, словно во сне, добрался до ствола, обхватил берёзу и, как медведь, сполз в объятия Эрзи.
— Ну, теперь в баньку? — улыбнулся тот, топорща льняные усы. — Или лучше на реку?
— К колодцу! — еле выговорил Извек. В горле саднило, в груди жгло. На глаза снова попался старикашка. Подскочил к Сотнику, вернул меч, глянул, как дрожащие руки застёгивают пряжку и, смахнув слезу, молча побрёл прочь от пожара и толпы. Через несколько шагов оглянулся на погромщиков.
— Ванми,[10] хлопцы! Кончай разор!
Ссутуленная фигура двинулась дальше. Следом, не обращая внимания на похвалы, двинулись и дружинники. За спиной неслись удаляющиеся крики.
— Ванми—и! Уходим!
Отходчивая русская душа прекращала буйство так же порывисто, как и зачинала…
…К исходу дня, отмывшись и сменив одежду, друзья направились в журку. По дороге ловили обрывки разговоров. Дивились, с какой скоростью разлетаются любые новости. То у колодцев, то у домов слышалось:
— Намедни Ваську Буслаева в торговых рядах забидели!
— Слыхал, говорят опять жиды распоясались.
— Распоясались! Да теперь мал—маля поутихнут…
— Ага! Пока отстроятся, будут тише воды — ниже травы.
В корчме, как обычно, всё знали в подробностях. Шли обычные разговоры: кто и кого по сусалам съездил, да как тот перекувырнулся. Когда в дверях показались Извек с Эрзёй, взгляды устремились к ним. Кто—то пьяным голосом возопил:
— Слава разрушителю стен, домов и крылечек!
Рёв поддержала ещё дюжина глоток, кружки и ковши двинулись вверх. Некоторые вскидывали руки так рьяно, что брага с мёдом плескала на соседей. Сотник устало вздохнул, направляясь к дальнему столу, где хмельной Мокша припас кувшин вина и два места на широкой лавке.
Гвалт постепенно затих и стал слышен раскатистый голос дородного говоруна:
— …Он же думал, что самый хитрый! Едва дом занялся и народ двинул прочь, они со старым Осокой — к дому. Пока дедок бородёнкой вертел, Сотник ему в руки перевязь сунул, а сам — в окно. Влетел и, ну шерстить по укромам,[11] авось где золотишко завалялось. Тут, из—за печи, на него, кто—то ка—ак кинется, и сразу на загривок! Извек думал домовой, да с перепугу на двор подался, а это, оказывается, девчонка хозяйская. Видать решила, что погромщик её пряники стащит.
Сотник опустился на лавку, с улыбкой слушая привычные привирания старого приятеля. Тот, поглядывая на красные смеющиеся рожи, продолжал:
— Сиганул наш Векша из окна и бежит по двору, как чумной. Девка—то давно спрыгнула, а он, угоремши, не замечает. До Сурожа бы добежал. Хорошо на пути бочка с вином случилась, об неё лбом и остановился. Разломал, конечно, в мелкую щепу, ну да не жалко! Чай не купленное.
Ухмыляющиеся лица повернулись к Сотнику.
— Брешет? — прогудел Велигой.
— Есть маленько. — негромко подтвердил Извек и потянулся за кружкой.
— Ну—у — обиженно развёл руками Мокша. — Не соврать — истории не рассказать! А так, хоть посмеялись, Ящер задери—прожуй—выплюнь…
…Вспоминая двоих неразлучных друзей, Извек улыбнулся. С тех пор, как они появились в дружине, ни одна гулянка не обходилась без едких шуток невозмутимого Эрзи и неправдоподобных историй весёлого Мокши. И вот теперь, до самой весны, он не увидит их лиц, не услышит весёлого хохота. Хотя, с другой стороны, в долгой отлучке можно отдохнуть от вечных козней княжьих псов, невзлюбивших Извека с первых дней его службы. И ладно бы один Путята с Черняхом, так с недавних пор появились в окружении князя и заморские гости. Первым делом разнюхивали, кто есть кто, потом сбивались в кучку вокруг Владимира и, определив, кто им неудобен, всячески гнобили, медленно, настойчиво, изощрённо. Красно Солнышко же смотрел на всё сквозь пальцы. К чему гонять псов, пока они хозяину руки лижут, да за лакомый кусок готовы любого порвать.
От созерцания дел таких, тоскливо становилось на душе честных ратников. Чуяли сердцем, что быть худу великому, да не ведали как обойти. От того и жил Сотник как накатит. Надо уезжать — уезжал с радостью, отдыхал от княжьих пиров, с косыми взглядами и кознями. А приезжал с ещё большей радостью, соскучившись по весёлым друзьям…
С мыслями о Киеве и доехал Извек до Вертеня — селища, прилепившегося к краю дубравы на берегу небольшой речушки. Переговорив со старейшинами, определился с постоем и прокормом. Зашёл к кузнецу, условился, чтобы тот сработал всё необходимое для вооружения учеников. За седьмицу нашёл способное для засечных дел место, обустроил, нагородил пугал—истуканов, целей для стрел и сулиц,[12] заготовил жердей для копий, да навешал к деревьям колод—маятников. Ещё седьмицу приглядывал молодцов покрепче, порезвей, да посмекалистей и, как только отшумели урожайные гульбища, взялся за дело.
Потекли долгие дни, заполненные бесконечными уроками ратоборческих премудростей и хитростей кулачного боя. После первого снега сменили колоды, истончившиеся и расщеплённые неумелыми ударами топоров и копий. А когда приблизился Карачун,[13] обветшала и размочалилась третья смена пугал—истуканов. Настала пора, когда у парней проходит любопытство к новому делу и первые навыки требуют отточки монотонными тяжёлыми занятиями.
Дни проходили споро, да не спешили ночи. Непроглядная темень как мешком накрывала Вертень, трещала мёрзлыми древами, завывала вьюгами и засыпала двери по самую крышу. Долгими ночами Сотник возвращался в родные места, видел во сне крыши Киева, смеялся вместе с Эрзёй и Мокшей, брёл по берегу Днепра со счастливыми Ясной и Рагдаем. Казалось, что скверный сон наконец кончился, но всякий раз просыпался с безысходной тоской в сердце. Бездумно лежал таращась в темноту, пока сизый рассвет не пробирался в избу, высвечивая закопчённую солому кровли.
Однако, время занятое натаскиванием Вертеньских молодцев незаметно шло и, в конце концов, перевалило середину зимы. На Масленицу воспитанники уже довольно лихо покувыркали зрелых мужей, слывших завзятыми кулачными бойцами, а возникшие было обиды были быстро залиты медовухой. В самом конце, на потеху собравшихся, Сотник выпустил нескольких учеников в шеломах, толстых тулупах, со щитами и деревянными мечами. Народ восторженно улюлюкал, глядя как румяные парни показывают воинский навык. На бойцов уже смотрели с уважением. Пацаны помельче сгорали от зависти и, наломав прутьев, норовили повторить увиденное. Девки украдкой засматривались на Извека, но дружинник по простоте душевной не замечал их внимания. Самим же красавицам, гоношиться с гостем покон не велел.
