—Иной бы и не понял, что ест.
—В Горном Бадахшане охотился, — признался он. — Их там на каждой горке… Но кто тебе добычу приносит?
—Любовник, — усмехнулась она барственно. — Спускается с гор, приносит и бросает к моим ногам.
—Я так и подумал…
—А ты хочешь на охоту? Ружьё есть, дам.
—На охоту, пожалуй, схожу, — подумав, отозвался он, — места посмотрю, прогуляюсь по горам…
— Могу и винтовку дать, — услужливо предложила вдова. — Что на стене в светлице висит, всё стреляет. Сама проверяла. Даже мушкет.
Ражный промолчал, чувствуя, что смотрины становятся тягостными и для него, и для девиц, пожалуй, кроме Лелы, которая будто бы радовалась, что опять приехала давить виноград. Вдова занималась самодеятельностью и всё осовременила, превратила обряд в застольные посиделки.
По рассказам кормилицы Елизаветы, раньше происходило иначе. Будто бы после побоища Мамаева, где погибло две третьих Засадного полка и одна треть изранена, преподобный изъял из устава обет безбрачия. А Ослаб, не дожидаясь, когда подживут и затянутся раны, послал по городам и весям неких свах, трёх старух, дабы избрали и привели невест. Да не просто первых встречных — дочерей из воинственных семей, где отцы и деды состояли в дружинах княжеских, владели ратным ремеслом, участвовали не в братских междоусобицах, но в походах на татар и прочих супостатов, отличились храбростью или вовсе пали на бранных полях. И будто эти свахи привели в лесные скиты на Кончуру и другие пустыни красных дев, каждому араксу по невесте. У кормилицы всё заканчивалось как в сказке: поединщики переженились, нарожали детей, обучили их потом ратному делу — в общем, прожили в радости и счастье.
Отец же, будучи боярином, никогда преданий не вспоминал, но в последние годы жизни, стоя у мольберта, любил рассуждать о прошлом засадников. И однажды рассказал совсем другую историю. Будто свахи перестарались и привели в три раза больше дев, чем после битвы осталось поединщиков. Дескать, каждая думала, что послана сватать одна, поэтому избрала и привела невест по числу выживших. А когда оказалось их в три раза больше, что было делать? Отсылать назад — позор, девице только в омут головой; оставить при монастырях — значит обездолить, да и слишком велик искус у прочих пустынников, коль поблизости поселить целомудренных дев. А отдавать в жёны всякому по триневесты обычай не русский–ордынский, басурманский.
Будто впервые между ослабленным старцем и Сергием произошёл разлад на этой почве, преподобный долго не соглашался на столь чуждый нравам брак, де–мол, войдёт в обычай, потом будет не сладить с многожёнством. И уступил Ослабу лишь с тем условием, что подобное может свершаться только после таких великих сражений, как Мамаево побоище. Дабы восполнить потери Засадного полка в короткий срок и нарожать детей за тех, кто не вернулся с бранного поля. Мол, потому и до сих пор есть роды араксов, одинаково называемые тризными. Это потомки тех детей, что родились от двух других жён, взятых замуж вместо араксов, павших в битве и по кому справили тризну.
Дело в том, что иноки хоть много лет и жили по обету безбрачия, не видели женщин и так от этого настрадались, что вполне управились бы стремя, не оставили без внимания и ласк, однако искренние чувства всё же испытывали только к одной–такова уж была славянская природа.
Как уживались три жены, три русские женщины в скиту у одного аракса, предание умалчивало, впрочем, как и сам факт существования такого брака.
Однако отец обмолвился, дескать, поэтому не принято в Засадном полку справлять свадьбы с размахом; всё происходило тайно, и свадебный обряд совершался самим иноком. И дабы араксы никогда не вспоминали былое многожёнство, ещё при Сергии утвердился уставной обряд, когда молодых отроков обручали с девами, иногда младенческого возраста, для того чтобы по достижении ими совершенных лету строить праздник Манорамы. Но жизнь всегда шла поперёк всякого устава: то девиц рождалось больше, то араксов много погибало в битвах или между обручёнными происходил раздор. Скорее всего, потому и возник обычай смотра невест, когда отроку предъявляли трёх дев на обоюдный выбор, однако высмотреть он мог всего одну.
За столом Ражный никакого выбора не собирался делать, и, судя по поведению девиц, они тоже не спешили как–то проявлять внимание к жениху. Так что все ухищрения вдовы с застольем, вином из серебряных кубков и разговорами ни к чему не привели. К тому же Вячеслав не стал дожидаться окончания пиршества, молча поднялся и ступил на скрипучую лестницу.
— Завтра с утра виноград давить! — предупредила старуха. — Помогать будешь, мужские руки потребуются.
Он только согласно показал руки.
Застолье внизу продолжалось ещё около часа, но доносилось лишь бренчание посуды и приглушённый, неразборчивый шёпот: невесты что–то обсуждали с вдовой. Потом началась раздача рабочих нарядов, которые почему– то вызвали смех у девиц, уборка со стола и, наконец, каблучки застучали по лестнице на второй ярус.
Ещё прошлой ночью Ражный всё–таки отыскал потайную дверь в светлицу и оценил оригинальность вотчинника Булыги. Попробовал сдвинуть музейный сундук, и оказалось, он намертво прикручен к стене и полу, вроде бы от грабителей, если ворвутся в отсутствие хозяев. Две замочные скважины были, и после долгих розысков он даже ключ нашёл: сундук отпирался стволом старинного дорожного пистолета с невероятно большой и причудливой мушкой, которая и служила отмыкающим бородком. Однако замки оказались открытыми оба, а сундук был заперт изнутри! Тогда и пришла мысль лечь спать на него, что Вячеслав и сделал, перетащив постель на плоскую, решетчатую от оковки крышку, благо, что длина позволяла даже вытянуть ноги.
Во втором часу ночи он услышал в сундуке эдакий мышиный шорох, после чего внутри возникло некое движение и звук отпираемой задвижки. Он не стал ждать, когда отворят крышку, — откинул её сам, нырнул руками внутрь и пожалел, что выключил электростанцию, а фонарика в доме не нашёл. Схватить незваную гостью удалось, но только правой рукой и за какую–то тягучую одежду. Левая скользила, хотя он успел дважды сделать хватку, и потому вытащить добычу из сундука не успел. Встречный рывок был настолько мощным и стремительным, что в руке остался клок. Отбросив его в сторону, он сунулся внутрь и перехватил только крышку люка, которую с силой пытались закрыть. Однако Ражный оказался в выгодном положении, поскольку был сверху, упирался ногами и тянул на себя двумя руками. И всё равно пришлось напрячься, чтобы не дать затворить вход. Супротивник сдался, отпустил крышку, после чего послышался шорох, что–то глухо стукнуло, и наступила тишина.
