него никакого права его презирать — сам недалеко ушёл.
Такие мысли были совершенно новыми для Бориса. Все эти самокопания, рефлексии, муки совести — это не к нему. Савельев, да — тот вечно всё взваливал на себя, гнулся, хрипел, но тащил на своей спине неподъёмную ношу чужих грехов. А он, Борис — нет. За свои ошибки отвечал, за чужие — извините, не надо, своего добра навалом. Виноват — казните. А каяться да оправдываться — это лишнее. Неконструктивно. Но, оказывается, не всё можно и нужно оценивать с точки зрения полезности и выгоды. Есть что-то ещё. То самое, что всегда так раздражало и одновременно восхищало в Пашке, его лучшем друге. То, что позволяло тому в конечном итоге обыгрывать Бориса. Рушить его точные кристально выверенные логические построения. И Борису показалось, что ещё чуть-чуть, и он окончательно поймёт, что именно. Сформулирует для себя. Ещё чуть-чуть…
— Понимаешь, Саша, без тебя нам не обойтись, — Павел говорил ровно и спокойно. Не пугал, не требовал, не приказывал. Объяснял. — У тебя есть допуск к архивам, есть возможность там покопаться и найти нужную информацию. Без этого мы не поймём, кто стоит за всем этим. Ты понимаешь?
Поляков кивнул.
Когда мальчишка только вошёл в комнату, то выглядел напуганным, сжавшимся в комок. Остановился у двери, недоверчиво и затравленно глядя на них с Павлом. Но по мере того, как Павел объяснял суть дела, Сашка немного расправлял плечи, выпрямлялся и теперь вовсе не выглядел зверьком, угодившим в ловушку. Стоял и внимательно слушал.
Борис припомнил их очную ставку. Тогда он даже не смотрел на него — слишком много чести. Отметил про себя, что пацан усиленно выгораживает Кравца, привычно просчитал, зачем он это делает, понял расклад. Но по большому счёту всё это уже мало его интересовало — Кравец, Поляков, кто на кого будет работать и стучать. Борис понимал, что всё кончено, и жить ему остаётся — дни, максимум недели. Слишком мало, чтобы думать о каких-то там поляковых. Потому и не сразу узнал его, когда они носились по лестнице в ту страшную ночь и спасали Савельева. А сейчас Литвинов внимательно пригляделся и понял — что-то в нём изменилось, в этом мальчике. Нет, он всё так же трусоват, это видно. Но что-то неуловимое проступало в его глазах, позе…
— Боря, — Павел обернулся к нему. Он закончил предварительную подготовку и теперь перекидывал мяч Борису, подробный инструктаж должен был дать именно он, кому как не ему, не так давно возглавлявшему административный сектор, знать, как лучше добраться до интересующей их информации.
Борис поднялся со своего места, подошёл к сидящему Павлу, встал у него за спиной.
— Значит так, Саша, слушай меня внимательно. Если сделаешь, как я скажу — всё пройдёт без сучка и задоринки…
Саша посмотрел на Бориса с некоторой опаской, прикусил нижнюю губу. И поймав его взгляд, Борис понял, что возможно, со временем, он сможет перестать презирать его.
— Как думаешь, справится? — Павел подождал, пока за Поляковым закроется дверь, и повернулся к Борису.
— Справится, если не дурак. А дураком он не выглядит, — буркнул Борис и всё-таки не удержался, из какого-то упрямства добавил. — Хоть и слизняк.
— Не начинай, — поморщился Савельев.
— Да чего теперь-то. Всё уже, ставки сделаны. Назад пути нет.
Борис ворчал по инерции. Он прекрасно знал — чтобы выигрывать, надо уметь рисковать. И сейчас они рискнули.
— Хорошо, что ты это понимаешь, — Савельев встал, подошёл к столу, взял копии дневника, задумчиво повертел в руках, отложил. — Теперь у меня осталась одна головная боль. По крайней мере, пока мы не узнаем что-то про этого Барташова.
Борису не надо было объяснять, что за головную боль имел в виду Павел. Про эту чёртову АЭС они говорили постоянно, ему иногда казалось, что он уже настолько вник в тему, что может сам при желании запустить реактор.
— Не пори горячку, Паша. Мы ещё не знаем, урезали финансирование всем секторам или только по Мельникову вдарили. Вот Анна придёт, тогда и будем головы ломать. Я думаю, она сможет узнать через Олега. И потом, тот, кто устроил тебе весёлую ночку на Северной станции, наверняка знал про АЭС, раз уж там Полынин был замешан. А стало быть, не самоубийца же он, чтобы лишать Руфимова денег, ведь если что пойдёт не так — тут уж не до борьбы за место главы Совета — все подохнем, как котята в ведре.
— А если не знал? Если Полынин ничего ему не сказал?
— Я думаю, знал, — уверенности у Бориса не было, но и паниковать раньше времени он не хотел. — А если нет… Ну давай, Паш, представим на минутку, что наш таинственный враг про АЭС ни сном, ни духом. И финансирование урезал всем, в том числе и Руфимову. Что в такой ситуации будет делать Марат?
— А у него много вариантов? Марату придётся всё выложить на Совете. Тут уже не до игр и не до протоколов. Тут речь идёт о существовании всей Башни. Марат это понимает не хуже меня.
— Тогда чего конкретно ты боишься? Что Марат не сумеет объяснить?
— Боря, помнишь тот день, когда у нас в первый раз зашёл разговор про АЭС?
Борис кивнул.
— И я тебе объяснял про порядок действия протокола. Мне, конечно, тогда было хреново, но…
Речь Павла была прервана стуком в дверь. Борис хмыкнул. Стук был нарочито громким, демонстративным. После того забавного случая, когда их незадачливый медбрат Кирилл Шорохов вломился к Павлу с Анной в самый неподходящий момент (Борис бы дорого дал, чтобы воочию посмотреть на эту сцену), парень стучался именно так — громко, отчётливо, медленно.
— Входи, — Павел недовольно прервал свои объяснения.
Вошедший Шорохов тоже выглядел недовольным.
— Я перевязку пришёл сделать. Здрасьте, — он зашёл в комнату и нерешительно остановился, глядя на них исподлобья.
— Ну, делай, раз пришёл, — Павел встал и начал снимать рубашку. — Давай отложим, потом поговорим, — бросил он Борису.
— Э, нет, так не пойдёт, — хмыкнул Литвинов. — Не понимаю, почему мы должны откладывать. Кирилл и так знает больше, чем положено.
