— Игрейн!
— А давай будто меня тут нет, — бурчу я, и сама понимаю, что это смешно звучит.
— Закройся щитом.
Из-за непроницаемой завесы наблюдаю как Чумной кружится, удерживая в фокусе внимания сразу троих разбойников. Крупные банды давно повыведены, а эта троица, не более чем результат раскручивающегося зева гражданской войны. Чумной не захотел убивать. И мне показалось это странным. Боль висках покалывает, подсказывает что очередная порция воспоминаний на подходе.
— Не хочу закапывать.
Троих бандитов Лекарь привязал к дереву, и послал вестника в ближайшую деревеньку. Я натянула на себя еще сырые шмотки и удостоилась трех блаженных взглядов от поверженных и чрезмерно воинственных селян.
— Не представляю, что дальше будет.
— Объединение всегда идет через кровь, — бездумно произношу я, — братание ли это или брачный союз.
— Или сведение воедино разобщенного народа, — Чумной сжимает мои пальцы в своих руках. — Ты что-нибудь об этом знаешь?
— Я не помню. В Ковене не безопасно.
— Его раскатает армия Вортигерна, проклятые духи, Игрейн! Я клялся не причинять вреда Амлаутам!
— Но тебе и не придется. Я не справлюсь одна, — укладываю прижимаюсь к нему и касаюсь губами маски. Вот только губы ощущают колкую щетину. — Пользуясь маской редко скоблишь щеки?
— Я всегда безукоризнен, — со смешком отзывается Маркус.
— Я так полагаю, что имя твое не Маркус.
— Знаешь ты меня иначе. Оставь, Игрейн. Это сложные воспоминания.
Мы идем в тишине. Моя голова восхитительно пуста. Прозрачный воздух, щебет птиц, легкокрылые бабочки. За спиной трое поверженных селян. Первые ласточки. Страшны не регулярные войска, а те кто воспользуется неразберихой в своих интересах. Мелких и шкурных. Я боюсь тех кто воспользуется малейшей оказией, чтоб начать грабить, насиловать и убивать.
— Придется сделать еще один крюк и рискнуть пройти по обычному мосту. Еще раз получить удар двумя, пусть и очаровательными, ножками под дых и наблюдать как ты летишь в воду — не хочу и не могу. Что еще нас может ожидать?
— Меня хоронили, — пожимаю плечами. — Не так уж и страшно. Хотя когда я очнулась в госпитале, оказалась так стремилась выбраться из гроба что содрала ногти полностью. Выращивать новую ногтевую пластину больно.
— Всех хоронят, — глуховато произнес Чумной. — До тех пор, пока ты не научишься лежать без единого движения пока жизнь по капле уходит. С каждым выдохом.
— И некоторые после этого становятся поэтами.
Так мы и шли. Время от времени обмениваясь воспоминаниями. Точнее, я произносила то, что приходило мне в голову, а Маркус подтверждал, выдавал что-нибудь про себя. А мне невероятно хотелось узнать, какой из двух Динов ему родной. И ответ поверг меня в шок.
— Я родился в Едином Дине.
— Таранис, — выдыхаю я и Чумной заливается смехом.
— Спасибо, но нет. Но лестно, лестно. Я продукт ошибки, никак не божественного происхождения.
— Ты неуязвим?
— Уязвим. Ты уже проверяла, однажды.
— Все равно не помню.
На главную улице последней на нашем пути деревни мы вышли одновременно с вечерними сумерками. Все сказанное Чумным отдавалось горечью. В моей памяти обнаружились дыры. А еще я совершенно четко знала — я причинила ему боль. Там, в нашем общем прошлом я была к нему несправедлива и причиняла боль. И знала, что делаю. Больше всего мне хочется узнать, как и почему он смог меня простить.
Чумной уверенно подходит к небольшому домишке, открывает калитку и проходит внутрь. Я как привязанная иду следом. Ровные линия грядок с лекарственными растениями, пышные кусты зелени. Все это тщательно выполото и заботливо подвязано.
— Айна, это я. Приютишь?
Ответа я не услышала хоть и стояла рядом. Чумной присел на корточки и что-то подобрал, после чего ловко открыл дверь. Пройдя внутрь я с любопытством огляделась. Большая печь, стол и две скамьи. На стенах полки заставленные баночками и фиалами разных размеров и объемов. Под самым потолком гирлянды трав. Дверной проем рядом с печью закрыт выцветшим ситцем.
— Внутрь проходить не будем, лесная не гостеприимна. Устраивайся на печке, обойдемся без ужина, хорошо?
— Молока попейте, — глухой голос из-за ситцевой преграды заставил меня вздрогнуть, — не обеднею.
В груди собирается уже знакомый жар, теплеют ладони. Приближается сеанс исцеляющей магии. Подчиню ли я ее себе когда-нибудь.
— Можно я войду к вам? Мне нужно, пожалуйста, — не вижу, как смотрит на меня колдун, ничего не вижу, розоватое марево застилает глаза.
— Зенки прикрой да иди, раз надо, — в голосе и злоба, и боль, и обреченная надежда.
Я иду на ощупь, встречаю ногой кадку, опрокидываю ее и слышу плеск воды. Ситец трещит и рвется под моими руками. Захожу. В горнице пахнет чистотой и травами, как и во всем доме.
— Прямо иди, — хрипло произносит Айна, и я, спотыкаясь проходу вперед и падаю, падаю на колени руками попадая на что-то мягкое и теплое. Сразу становится легче, жар от сердца устремляется к рукам и уходит дальше. Через несколько томительных секунд я выдыхаю и откидываюсь на пятки.
— Маркус, забери меня.
— И правда, Марк, прибрал бы горе-целительницу, а то она мне шкаф своротит, — голос ведьмы стал немного живее. А я отмечаю себе на будущее — не жди благодарности если твоя помощь не прошена.
Чумной будто чувствует мое настроение и пытается объяснить, что Айна долго болела и что позже она обязательно скажет спасибо. И что всякое лечение тяжело и для целителя и для больного, и что оно не мгновенно. Что ведьме еще долго пить невкусные зелья.
— Зачем ты мне это говоришь? Разве я прошу утешения или ругаюсь на твою подругу? Нет, я молча пью молоко и собираюсь лечь спать. Я не целитель, Марк, и не собираюсь им становится. Если ты и правда родился там, где сказал, то знаешь, любой дар можно перековать.
— Ты столько прошла ради того чтобы от всего отказаться?
— Мне солгали, Маркус. Или ошиблись, оттого я ничего и не понимала, меня к тому готовили. Было два варианта, я умираю и я теряю память. Для всего были подготовлены особенные приметки. Только все пошло не так.
— Ты была согласна умереть, — тон Чумного подозрительно ровный. Такой, словно он лишь чудом удерживается от гневного крика.
— Да, только не спрашивай почему. Сейчас я бы не согласилась, а тогда была настроена весьма решительно.
— Ничего что я вас слышу, голубки? — ехидно вклинивается Айна.
— Мне безразлично, — жму плечами, — после такого колдовства всегда накатывает апатия.
