Вдруг сверху упала алая капля, ткань впитала ее. Маленькое пятно начало расти, подобно муравьям, от него стали разбегаться в разные стороны красные крупицы, оставляя за собой такие же красные дорожки. Вскоре ткань полностью заполнили странные узоры, алая жидкость текла по ним, как вода по каналам.
— Время уходит. Его совсем не осталось. Торопись, — прозвучал голос из ниоткуда.
Сверху на ткань упала темно-бордовая капля. От нее тоже стали разбегаться в разные стороны ручейки, образуя свой узор. Теперь белых участков на ткани почти не осталось.
— Ты не успеваешь.
Ткань начала морщиться и сминаться в некоторых местах, вместе с тем растягиваться. Вскоре начало казаться, что ей накрыли какое-то огромное существо, как накрывают белыми простынями трупов.
— Слишком поздно, — после этих слов ткань со странными узорами начала расползаться, как будто ее кинули в костер. — Цветы увянут… — сквозь дыры я начала видеть тело существа, которое накрыли. — Их семена разнесет ветер, и беды взрастут на почве грехов и страданий.
Передо мной лежал мертвый единорог. Его брюхо разодрал какой-то зверь, сквозь окровавленные ребра, с которых висели лоскуты белой шкуры, я видела растерзанные органы… мне стало плохо.
— Грянет гром, смерть соберет свой урожай.
Мертвый единорог прохрипел что-то. Дернув головой, он попытался встать, при этом что-то вывалилось из его брюха.
Очень медленно он поднялся и, чуть не заваливаясь на бок, побрел ко мне. Из мутных, подернутых белой пленкой глаз струились кровавые слезы, окрашивая белую морду черно-бордовыми узорами.
Внутри меня появилась какая-то отвратительная дрожь, она начала медленно расползаться по телу. Состояние, как будто я в больном бреду, вернулось, вместе с ним стала нарастать бешеная злоба и желание растерзать все вокруг.
— Смерть — единственное лекарство, — прохрипел единорог и наклонил голову. Обломанный, но все равно длинный крученый рог был нацелен на меня.
Посмотрев на свои руки, с ужасом вижу, что вся моя левая рука по плечо в крови. Кожи не видно, только кровь, которая ручьями стекает с руки на землю. Под заточенными ногтями остались куски шкуры и мяса… Это я убила единорога. Наверное, он хочет мести.
— Избавление от страданий, — вновь заговорило мертвое животное. В его голосе звенела мольба и безумие одновременно. Мутные глаза задвигались, как ища что-то взглядом. — Дай мне избавление.
— Уходи. Не трогай меня. Ты мертв! — говорю единорогу, отходя подальше от него.
— Избавление. Лекарство. — покачал он головой и пошел ко мне быстрее. — Дай мне лекарство! — умолял он, настигая меня.
При беге из его брюха продолжали вываливаться органы и литься кровь, забрызгивая землю и бабки на копытах.
— Упокоение! Дай мне упокоение! — почти ревел единорог, прижимая меня к какой-то стене. Его рог упирался мне в грудь, как меч.
— Оставь меня, у меня нет лекарства!
— Смерть — единственное лекарство! — прежним, одновременно умоляющим и сумасшедшим голосом, сказал он.
Резко я почувствовала, как рог у моей груди двинулся, шея единорога напряглась и…
* * *
— Ааа!!!
… И я проснулась от собственного крика.
Осмотревшись вокруг, с удивлением понимаю, что это был всего лишь сон… То есть я все еще жива, а бешеный единорог в полном здравии. Встрече с ним еще только предстоит состояться, и варианты ее окончания все еще очень разнообразны.
Кроме меня от крика никто не проснулся, кентавры и Фавнгриф спали как убитые.
Посмотрев на спящих в другом конце пещеры, я с удивлением поняла, что боюсь их. Почему-то после сна они казались ужасными чудовищами… и ничто не могло меня переубедить.
Сердце все еще бешено колотилось, а дыхание было неровным, ужас смерти так и не оставил меня после кошмара. Сев на шкуре, обхватываю руками колени, чтобы согреться и отогнать подступающее чувство беспомощности и одиночества. По плечам пробежала дрожь, накатил животный ужас.
— Распутин? — тихо зову духа домового, чтобы хоть с кем-то поговорить и не оставаться наедине со своими страхами. Но на жалкий тихий писк испуганной девчонки никто не откликнулся.
Я так и не смогла успокоиться и заснуть, страх нарастал, начала пугать каждая мелочь в пещере. Так же мне начало казаться, что от кентавров и сатира идет что-то ужасное, плохое, опасное… от чего надо держаться как можно дальше.
Паранойя, свойственная мне после кошмаров, постепенно брала верх над разумом.
Наверное, я еще никогда так не жалела о том, что рядом нет моего ворчливого спутника…
Дейк сейчас дал бы мне подзатыльник, обозвал бы все мои сны чепухой спятившей ведьмы, а меня саму глупой и трусливой девчонкой… Почему-то от его пренебрежительного отношения мне всегда становилось легче. Теперь же меня пробирал холодный пот от страха и непонимания. Пока кто-нибудь не скажет мне, что сон про единорога — чушь, я в это не поверю.
Но на этот раз успокаивать меня было некому. Вскоре параноический страх, с которым я была не в силах бороться в одиночку, погнал меня вон из пещеры.
На улице мне сразу стало гораздо лучше, что удивительно. Как будто перестало что-то давить…
Свет полной луны был достаточно ярким, не пришлось зажигать магические факелы. Осмотревшись и не приметив рядом никого опасного, я отправилась гулять по лесу. То, что где-то неподалеку может бродить единорог из сна, почему-то не пугало меня. Меня почему-то сильно тянуло в лес, и этой тяге я не могла сопротивляться.
Не собираясь далеко уходить от пещеры, я старалась не смотреть по сторонам, чтобы не видеть ничего интересного. На этот раз сдерживать любопытство, рвущееся к каждому подозрительному кустику, было несложно. Странный сон сильно беспокоил меня, хотелось в нем как следует разобраться. Вещий кошмар — дребедень, в которой надо разбираться, пока она не сбылась.
Странная ткань, кровь на ней, мертвый единорог, которого я убила, залитая кровью рука… Что все это значит? Мне нельзя убивать единорога? Или, наоборот, надо его убить, чтобы не мучился, чтобы подарить избавление? Или тут все надо понимать буквально, мертвый единорог будет мстить за свою смерть, и потому мне надо послушаться Фавнгрифа и попытаться сначала его вылечить? Или я просто слишком устала и это обычный кошмар?
Ничего не понимаю. Не могу решить.
— Распутин! Хватит спать, ты мне нужен! — говорю черепку на поясе. Он, конечно же, никак не отреагировал. Этот домовой выходит только тогда, когда хочет… Своенравная скотина, и за что я его только держу? — Распутин!..
