— Я хотел поблагодарить тебя, — наконец произносит он глуховато. — За Лену. И за всё.
Он вручает мне розы и берёт у меня пакет с покупками для Леночки. Мы едем в лифте вниз, и я говорю:
— Не стоит благодарности.
— Ты рисковала жизнью, — говорит он. — Ты могла там погибнуть. Как ты вообще решилась броситься в огонь, чтобы спасать чужого ребёнка?
— Мне было всё равно, чей он, — вздыхаю я. — Из этого раздули невесть какое событие, но на самом деле ничего особенного я не сделала. Хватит об этом, Эдик. Давай закроем эту тему.
Эльвира Павловна, открыв нам дверь, несколько раз подряд моргает, глядя на Эдика, потом говорит:
— Эдик, я тебя не узнала. Богатым будешь.
— Едва ли, — отвечает он, вручая ей пакет с подгузниками и детской смесью.
Слышится плач Леночки, и мёртвый взгляд Эдика оживает, ссутуленные плечи расправляются. Стремительными шагами он идёт к кроватке, склоняется над ней, и его сурово сжатые губы дрожат в улыбке.
— Вот ты где, моя сладкая.
— Мы собирались принимать ванну, — говорит Эльвира Павловна.
Эдик вынимает Леночку из кроватки и целует её в животик. У него на руках девочка быстро успокаивается; Эдик снимает пиджак, закатывает рукава рубашки, моет руки и сам купает дочку. Наша помощь ему не нужна: он обращается с ребёнком ласково и умело. Когда родился Ваня, он вообще боялся к нему прикасаться, а ухаживать за Машей он начал мне помогать, только когда ей уже было года полтора, и только на третьем ребёнке он стал опытным отцом.
Солнечный блик лежит на голове Эдика, склонённой над дремлющей у его груди Леной. Он сидит с ней в кресле и смотрит, как она спит. Рыжевато блестят волосы на его озарённой солнечным лучом руке с закатанным рукавом, под кожей бугрятся голубоватые жилы. В сгибе локтя, упирающегося в подлокотник кресла, — головка Леночки. В его взгляде не осталось и следа тусклой мертвенности, у его глаз собрались морщинки задумчивой нежности. Эльвира Павловна склоняется к нему:
— Давай уложим её в кроватку.
Эдик, осторожно держа девочку и не отводя взгляда от её пухлого круглого личика, встаёт и несёт её к кроватке. Опустив её в кроватку, он ещё долго любуется ею. Эльвира Павловна вполголоса замечает:
— Как она сразу успокоилась… Видно, почувствовала родные руки. А то всё кричала и кричала… Сладу с ней не было.
Эдик, склонившись над кроваткой, осторожно дотрагивается до головки спящей Лены:
— Это чудо я никому не отдам.
В квартире тихо, в окна льётся майское солнце, за звуконепроницаемыми стеклопакетами роится город-муравейник. С кухни доносится вкусный запах кофе и свежей выпечки, Эдик читает газету. Пищит сигнал домофона: Маша вернулась из школы. Когда она входит, Эльвира Павловна уже достаёт из духовки свежеиспечённые кексы с изюмом. Маша принюхивается:
— Мм, кексы!
— Точно, — улыбаюсь я. — А папа уже дома.
Стряхнув с плеч рюкзачок, Маша идёт в гостиную. В кресле она видит развёрнутую газету и ноги в чёрных брюках и чёрных туфлях, останавливается перед ними и неуверенно говорит:
— Привет.
Газета, шурша, сворачивается, Эдик отвечает с улыбкой:
— Привет, пуговка.
Маша смотрит на него, хмурясь, потом говорит:
— Тебе так не идёт.
— Да что ты говоришь. — Эдик привлекает её к себе на колени и целует.
Маша трогает его чисто выбритый подбородок и спрашивает:
— Ты уже выздоровел?
Он трётся щекой о её щёку.
— Я решил, что хватит болеть.
— Ты уже знаешь, что Лариса умерла?
Эдик на секунду закрывает глаза, обнимает Машу крепче.
— Да, пуговка, знаю, — отвечает он чуть слышно.
Мы пьём кофе с кексами. Я расспрашиваю Машу о том, как прошёл день в школе, она отвечает скупо и нехотя: её как будто снедает что-то. Эдик тоже задумчив и погружён в себя: у него опять мертвеет взгляд и каменеет склад губ. Эльвира Павловна смотрит своё любимое ток-шоу, сопереживая участникам программы, и между бровей Эдика пролегает глубокая складка. Он молча пьёт кофе, потом наконец говорит:
— Мама, что за чепуху ты смотришь?
— Что хочу, то и смотрю, — невозмутимо отзывается та.
Эдик со звоном ставит чашку на блюдце, и Маша слегка втягивает голову в плечи. Наверно, ей пришла в голову та же мысль, что и мне: не рановато ли он выписался? Мы молча ждём, что будет дальше, но Эдик не раздражается и не кричит. Поцеловав Машу, он встаёт из-за стола. Остановившись за моим стулом, он протягивает мне раскрытую ладонь, и я вкладываю в неё руку. Эдик склоняется и целует её, потом говорит спокойно:
— С вашего позволения, я приму моё лекарство и вздремну. Надо привести себя в порядок перед работой.
Эльвира Павловна отвлекается от экрана.
— А не рано ли тебе выходить на работу, сынок?
— В самый раз, — отвечает Эдик. — Где я могу расположиться, мама?
— Где тебе удобно, Эдик.
— Ну, в таком случае, я займу диван в гостиной.
За окнами по-прежнему бесшумно кишит муравьиная жизнь, не прекращающаяся ни днём, ни ночью. Эльвира Павловна уходит в гости к соседке, Маша делает уроки, а на виске Эдика тихо бьётся голубая жилка. Его закрытые веки подрагивают во сне, губы приоткрыты, из расстёгнутого ворота чёрной рубашки видна дрябловатая шея. Из кроватки подаёт голос Леночка, и Эдик открывает глаза. Сев на диване, он разминает затёкшую шею, поворачивая голову в стороны, потом встаёт и идёт к кроватке.
— Ну что, сладкая? — спрашивает он тихим и хрипловатым после сна голосом. — Что такое? Кушать хочешь? Сейчас будем кушать.
Он моет руки, подогревает детскую смесь и садится с Леночкой в кресло. Девочка сосёт бутылочку, причмокивая, а Эдик широко зевает и жмурится. За этим занятием его и застаёт вернувшийся с тренировки Ваня. Бросив краткий настороженный взгляд на отца, он сразу идёт в ванную мыть руки, а потом устраивается на кухне с кофе, кексами и газетой. Покормив Лену, Эдик с полотенцем на плече носит её на руках, ласково похлопывая по спинке. Заглянув на кухню, он останавливается за спиной у Вани, жующего кекс и читающего газету.
— Привет, — говорит он после некоторого молчания.
— Угу, — отзывается Ваня, запив кекс глотком кофе.
— Ты не против, если я поживу здесь, с вами? — спрашивает Эдик.
Ваня отрицательно мычит, не отрываясь от чтения. Эдик, постояв ещё несколько мгновений, наклоняется и целует его в затылок.
Горячие спагетти аппетитно дымятся в тарелке Эдика, политые томатным соусом и посыпанные тёртым сыром, но он мешкает есть, вертит вилку в пальцах, а взгляд у него опять неподвижный, мёртвый. Именно в этот момент Маша подходит и садится к столу, сцепив перед собой пальцы замком. Она собирается с духом и говорит:
