На пустыре за городом жёсткая трава проросла через остов старого дома. Надя очнулась лежащей на кирпичных обломках. Она встала, всё ещё не веря в спасение, сделала два неуверенных шага. Колени подогнулись, и она снова оказалась на земле.
Был вечер — или пасмурное бессолнечное утро, — и по небу неслись барашки облаков. Надя заново изучила себя: руки с выступающими косточками запястий, великоватые брюки и дырку на подошве кеды. Она обрадовалась тому, как болит голова — у людей ведь так бывает.
Она шла через город, ища, на что бы опереться. Тело всё ещё плохо слушалось, но прикосновения ветра Надя уже ощущала — и улыбалась каждый раз, как от щекотки. Она не могла вспомнить, нормально ли, что провода нависают над самым асфальтом, шевелятся и тянутся к ней тонкими отростками. Как было раньше?
Трещины в асфальте она обходила, на их дне клокотало чёрное. Сломанные изгороди ушли под землю и торчали оттуда пиками самых длинных прутьев. У дороги то и дело попадались искорёженные автомобили, разбитые и вывернутые наизнанку. Один, оплетённый проводами, повис высоко над землёй. На асфальт натекла лужица бензина.
В самом начале проспекта стояли два волнореза с набережной — в тени бетонных громадин прятались призрачные бродячие собаки.
Как только Надя подошла ближе, они рванули прочь. По другою сторону волнорезов асфальт был целым, только кое-где провода оплетали стены домов, как виноградные лозы. Надя собиралась спросить у кого-нибудь, всегда ли волнорезы стояли на проспекте, или она опять что-то перепутала, но как назло прохожих не было.
Яблоневую улицу перегородило сооружение высотой в человеческий рост из бетонных блоков, искорёженных останков машин и подрубленных деревьев. Тянуло горьким дымом. Надя не помнила, всегда ли в городе пахло так, но её казалось, что нет.
— Стоять! — из-за баррикады вынырнул человек в чёрной маске. Автоматное дуло уставилось на Надю, и она подняла руки. Кажется, люди делают именно так. — Человек? Откуда здесь?
— Я… — Рука вперед мыслей потянулась к карману и достала удостоверение. — Была в метро у остановки Вокзал. Там завалило выход. Еле выбралась, больше никто не выжил.
Человек за баррикадой переглянулся с кем-то, с кем-то перекинулся невнятными фразами. Она различила:
— Что там было с вокзалом? Мог кто выжить?
— Нет сведений. Тот район первым делом отрезало.
Человек снова обернулся к ней и повёл дулом автомата, проходи, мол. Надя пошла, чуть отворачиваясь, как будто солнце слишком било в глаза. Она спрятала ржавое пятно на щеке за воротником куртки.
У самых домов открылся проход — она оказалась по другую сторону улицы, как будто в другом мире. Горьким дымом исходили горящие автомобильные покрышки — как языческие костры, тремя пирамидами поперёк дороги.
— Это их отпугивает, — сказал человек в чёрной маске, проследив за Надиным взглядом. — И волнорезы. Не знаю, почему, но за них они заходить боятся.
К ним приблизились ещё двое, в неприметной одежде, безо всяких форменных или опознавательных знаков, но с оружием. Один — парень в камуфляже охранника — изучил её удостоверение.
— Центр? Ого. Точно не из этих? — заговорили они друг с другом, как будто Надя была восковой куклой.
Бородатый мужчина поиграл изогнутым ножом.
— Демоны их знают. Вдруг правда человек. Дыма она вроде не боится.
Дым, конечно, раздражал обоняние, но не так, чтобы она бросилась бежать. Под солнечным светом — пусть даже в такой пасмурный день, — Наде было неуютно, тело реагировало медленно. Она не так двигалась, не то говорила или слишком долго молчала, перебирая в памяти не те слова, и они это уловили. Надя ощутила напряжение, разлитое в воздухе вместе с запахом горящих шин.
— За три дня никого живого оттуда. — Сказал тот, что был в чёрной маске. — И ты, уж прости, на живую не очень похожа. Проверять?
Надя шарахнулась от него, инстинктивно чувствуя, как добиться своего, забилась в угол. Ещё ей не хватало проверок! Стоит им только заметить, что вместо крови у неё речная вода, всё кончится очень плохо.
— Не трогайте, я человек! — закричала она сквозь слёзы. — Я не знаю, сколько провалялась без сознания, как я должна выглядеть? Отпустите, дома родители думают, что я умерла!
— Человек, — протянул парень в форме охранника. — Те не умеют плакать.
— Да они и не болтают с нами, — буркнул бородатый.
Надя сообразила, как выбить из них ещё каплю доверия.
— Можно воды?
Ей подали флягу. Надя влила в себя несколько глотков, изобразив жадность, хотя жидкость неприятно касалась нечеловеческого горла. Но она своего добилась — ополченцы смотрели благосклоннее.
— Иди через улицу Восстания. В переулки не суйся, — сказал бородатый.
Тот, что помоложе, вызвался проводить до площади.
— Там наши растяжки. Пару дней назад эти лезли со всех сторон, и со стороны Высокогорного района. Только сейчас стало потише. А родители твои ушли, наверное. В городе мало кто остался. А мы свой город не сдадим этим.
Брусчатка на площади топорщилась, как ощетинившийся ёж. В центре сохранился памятник маршалу — но серый гранит антрацитово почернел. Надя оглянулась: было непривычно просторно. Слишком много неба над городом.
Больше не было дальней высотки университета, по которой, как по маяку, искали дорогу приезжие. Исчезла пара офисных центров — горожане прозвали их свечками за молочную белизну. Обглоданной верхушкой смотрел в небо телецентр.
— Что тут было? — Запыхавшись, она вцепилась в рукав проводнику. Ощетинившаяся брусчатка больно хрустела под подошвами кед.
Парень замедлил шаг и оглянулся, рассматривая город из-под нахмуренных бровей.
— Они лезли на самые высокие здания. Мы выбивали их оттуда, пока были боеприпасы. Теперь не знаю. Высоких крыш больше не осталось. А тебе туда.
Проспект тянулся, такой же разбитый и безлюдный. Надя обернулась всего раз — проводник, не отрываясь, смотрел ей вслед, как будто ещё сомневался, человек ли она.
Надя шла по улицам, пропитанным запахом горелых шин. Прохожих не было, но на соседних улицах ей попалось два блокпоста. Она поняла, что перекрыты все входы в ту часть города, которая ещё осталась нетронутой.
Здесь были оборваны и сожжены провода — все они, как мёртвые змеи, валялись на земле. Надя добралась до своей улицы, когда начало смеркаться. Вымотанная сверх предела, она долго провозилась с замком. Мысленные руки отказывались шевелиться.
Ближние дома выглядели брошенными — не лаяли собаки, и через открытые ворота она впервые рассмотрела соседский двор, затоптанную клумбу цветов. Разбитый фонарь печально таращился в натёкшую бензиновую лужу.
