– Повелитель дозволь сказать, – раздалось со стороны осужденных.
Дхим повернулся, чтобы увидеть говорившего. Им оказался воин, с которым глава рода не раз ходил в походы.
– Последнее слово священно, говори,– разрешил правитель.
– Повелитель, – говоривший стоял под щитом с красной меткой, – не за себя прошу, за сыновей, что остались дома. Им продолжать род, но какая из дев согласится войти под крышу, где жил кастрат. Позволь смыть позор кровью и умереть в бою.
– Не надо мне при этом не щита, не доспехов – говоривший стал снимать броню, пока не остался в одних шароварах. – Только не позорь.
Глава рода смотрел на воина, страха в его глазах не было, а вот решимости избежать позора любой ценой легко читалось на лице.
– Хорошо, я дам тебе права выбора, – чуть помедлив, произнес Дхим, – между кастрацией и лишением имени, на три года. Которые ты должен провести на галерах, с возможностью вернутся в строй и заслужить своё имя вновь с мечем в руках.
– Я выбираю цепи, – сказал воин и протянул руки, – их, можно сбросить, пуст даже через годы. От цепей позора не избавиться в век.
– Кто ещё хочет сделать выбор? – поинтересовался правитель у стоящих под красным цветом.
Стоявшие под красным щитом подняли руки, никто не позарился на пресную жизнь евнуха.
– Повелитель, коли ты дал право выбора одним, не лишай его и нас, – на этот раз, говоривший стаял в строю под щитом с черной меткой. Но глава рода, будто не слыша слов воина, направился к двери.
Зухр, шедший рядом, кашлянул в кулак. Знавший все уловки побратима, Дхим остановился.
– Ну, выкладывай, что у тебя на уме?
– Хозяин, на войне всегда есть моменты, когда воины обречены на смерть выполняя приказ командира. Зачем нам терять бойцов, когда есть те, кто рад будет принять смерть на поле брани, а не от рук палача.
Правитель мельком взглянул на тысячника, недовольно засопел. Менять решения он не любил, но в словах побратима был смысл и, выгода. Дхим развернулся и вернулся к строю.
– Суд свершился, и ваши души уже принадлежат богам. Я не вправе идти против их воли, – глава рода замолчал, выдерживая паузу. – Но, я могу дать вам шанс умереть, покрыть себя славой, если вы вступите в когорту Крыло Смерти. Которую утверждаю сегодня, дабы и оступившийся смог умереть с честью. Вступивший в неё сможет покинуть когорту, только если он пал на поле брани.
– Это единственный выбор, который я могу предложить, для тех на ком стоит метка богов, – глава рода, закончил говорить, и покинул внутренний двор дворца.
Селега шел домой, живой и невредимый, а на душе скребли кошки. То, что ему довелось увидеть сегодня, не отпускало, да и наврятли забудется до конца жизни.
Тот сотник, что вырезал слободку, хоть и заслужил кару, за свои злодеяния, – думал старый мастер – но к чему такая жестокость. На Селенгу вновь накатила тошнота, когда он вспомнил казнь.
Палач срезал кожу с живого человека частями, складывал эти куски кожи в ящик, прямо перед носом кричащего сотника.
– О боги, – шептал он, – что же нас ждет.
Тын пришел в себя, когда небо только начало светлеть. Он с трудом разлепил ссохшиеся веки, ожидая, когда спадет мутная пелена с глаз. Во рту было сухо как в пустыне, язык лишенный влаги опух, отказываясь слушаться, когда кузнец попытался им пошевелить. Тын повернул голову в поисках воды, но вместе с сознанием к нему вернулась и боль. Она раскаленным стержнем застряла в плече, с каждым ударом сердца напоминая о себе.
Немного отдышавшись, кузнец захотел подняться повыше, чтобы осмотреться и тут же обнаружил новый очаг боли. Ему показалось, что какой-то изверг продолжая издеваться над ним, приложил раскаленное железо к его спине. Холодный пот выступил на лбу кузнеца, с губ сорвался стон.
– Тятя, тятя, дядька глаза открыл, – послышался детский голосок, словно из тумана. На лоб кузнеца легла широкая, мозолистая ладонь.
– Дык, его опять лихорадит, бедолагу. Ну ничего ежели в себя пришел, выкарабкается, – подытожил свои наблюдения обладатель хрипловатого голоса. – Ты Катейна, глаза свои не таращи, поди лучше воды принеси, да губы смочи. Видишь, они от жара все потрескались. Мазь, мазь не забудь, что Хмурыч принес.
Над Тыном склонилась лохматая голова. Волосы на ней были густы и давно не видели гребня. Если вообще когда-нибудь были чесаны. Кущи на голове без видимого перехода превращались в такую же лохматую бороду. Не заросшими щетиной оставались, только нос и глаза с хитрым прищуром.
– Где, я? – одними губами произнес кузнец.
– Дык, у меня дома, в подвале, – ответила борода.
Затем заскрипели высохшие ступеньки и в поле зрения появилась девчушка лет десяти, с рыжими волосами и таким же хитрым прищуром.
– Я, – продолжил хозяин, – Итин гончар, но все меня зовут борода.
– Это заметно, – криво улыбнувшись, прошептал Тын.
Но через миг улыбка сошла с лица кузнеца, а глаза стали тревожными. Тын вцепился в руку гончара, и он беспокойно заговорил.
– Итин, предупреди стражу, измена в городе, – кузнец скривился, боль в плече, мешала дышать, – в трактире Копыта, враги.
– Ты милок, лежи не дергайся так, только с того света вернулся , а туда же город спасать.
– Не хочешь, тогда я сам, – скрепя зубами Тын стал подыматься с постели.
– Ляг не ярипенься, – стал удерживать раненого Борода, – ни к чему страже твои хлопоты, да и нет теперича стражи нашей. Покуда ты, со смертью тягался, наш город оказался под пятой басурманской, – Итин замолчал, тяжело вздохнул, а глаза наполнились влагой. – Слободку нашу, Глинку вырезали и сожгли, вот тока мы с Катекой, и выжили. Схоронились в подвале за горшками через енто и выжили. Благо подвал у меня глубокий и вход со двора, а не из дому, как у других, то бы угорели от дыма.
– Куда же войско наше подевалось? – спросил кузнец, до которого ещё не совсем дошел смысл сказанного.
– Таки смыло, войско. С горных озёр водой и смыло, сам говорил измена, – гончар ещё раз вздохнул прежде чем продолжить. – А ещё отряд у них в нутрии крепости был, как только наши вои город покинули, бусурмани енти к воротам. Доспехи с убиенных стражей поснимали, да на себя подевали, это чтобы стража у ворот их сразу не признала. Ещё говорят, привел дадгов к воротам сам командир верховной стражи. Вот таки дела милок, так что лежи, поправляйся, – Итин поправил одеяло и встал, чтобы уйти.
– Эх вы, по норам забились. А надо было народ подымать, – разозлился кузнец, сжимая кулаки.
– Дык подымались мужики, когда слободку вырезали, шибко раздухорились, асобля когда увидели, как дадги тикать от них начали. До площади дворцовой дошли, а там их и ждали латники, – продолжил рассказывать Борода, не замечая злые нотки в голосе кузнеца. – Обложили их там как волков, со всех сторон, токо флажков не было. Народ собрался мастеровой, за меч как браться толком не знают, а как увидели войско чужеземное, вообще оробели. Оно и понятно, у всех детвора, да бабы дома дожидаются, – гончар замолчал и принялся чесать бороду, при этом довольно похрюкивая.
