– Пусть войдут – произнес Дхим, поборов желание помучить делегацию ожиданием.
Впустив делегацию во дворец, охрана направила горожан в зал, где ранние проходили заседания городского совета. Столы стоявшие по середине, теперь были сдвинуты к стене, кроме одного, за которым и сидели несколько дадгов, единственным стоявшим был назвавшимся правителем родов.
Войдя, делегаты остановились у дверей, ожидая приглашения, но сидевшие за столом продолжали свои беседы, не обращая внимания на вошедших. Сопровождающий горожан воин, подойдя к столу, приветствовал сидевших, затем, доложив о пришедшей делегации, удалился. Командиры дадгов оторвавшись от расстеленной на столе карты, уставились на делегатов.
Стоявший первым Селега почувствовал, как от страха похолодела спина. Он понял, что ни с кем из смотревших на него, он не сможет договориться, тем более выторговать что-то. Ибо жизнь человеческая для захвативших город, не ценна, и лишь воля правителя удерживала дикарей от резни и грабежей.
– Кто такие, с чем пожаловали? – усевшись в тронное кресло, поинтересовался повелитель дадгов.
Перед тем как ответить троица вновь переглянулась меж собой, подбадривая друг друга.
– Я Селега, староста ткацкой артели, со мной Ивек, от братии скорняков и Огнек, старший мастер гильдии камнетёсов. А пригнало нас суда мил человек, беспокойство и опасения за жизнь нашу, и ремесло с которого мы кормимся, – говоривший сделал паузу, чтобы перевести дыхание, затем продолжил.
– Слова твои, сказанные на площади, нами услышаны. Поэтому стоим мы теперича перед тобой, теша себя надеждой, что поведаешь ты нам, как править городом будешь, чего ждать от тебя, люду мастеровому.
– Живите, как жили раньше, занимайтесь делом, которому обучены. Законы и порядки менять не буду, пака не осмотрюсь, но ежели закон издам, ослушания не потерплю. Наказывать буду строго, будь ты горожанином или моим соплеменником.
– Позволь спросить государь, – подал голос Огнек – раньше нас от лихого люда стража защищала. Каково же теперича будет, у нас то не оружия против супостата, не стражи надежной.
Дхим раздражала въедливость мастеров, их обывательская сущность, забота о своём пузе. Промелькнула даже мысль бросить все, да спалить этот город, дав, повеселится, как следует своим воином. Но, прогнав искушение, он ответил.
– На первых порах за порядок будут отвечать мои люди, но если бывшие стражники захотят вернуться, я не буду возражать, если принесут присягу мне.
– А ежели стража твоя притеснения чинить начнут, или еще, какое безобразие. Уж больно они до девок наших охочие, тогда что делать нам государь? – осмелев, вступил в разговор Ивек.
– Если бы я хотел вашего добра, то отдал город на поругание. Но мне охота сохранить курицу, которая будет нести для меня золотые яйца, а не пускать её в суп. Но, – Дхим наклонился вперед и сдвинул брови, – и условий диктовать не позволю, в конце концов, куриц много, а жизнь у всех одна.
Правитель замолчал, откинулся на спинку кресла, и какое-то время рассматривал, стоящих перед ним горожан.
– Раз вы здесь, я приглашаю вас посмотреть, как я поступаю с теми, кто смеет пойти против моей воли, – произнеся эти слова, Дхим подошел к делегатам. – Позаботьтесь о моих гостях, – распорядился он, и направился к выходу. Возле дверей Дхим остановился. – Я хочу, чтобы у них были самые лучшие места. Чтобы им было все видно и слышно.
Троицу провели через несколько пустых залов, и вывели на балкон, выходивший во внутренний двор дворца. Когда делегаты вышли на балкон, они увидели строй дадгов разбитый на шесть колон. Перед каждой колонной стоял большой котел, обтянутый кожей с прорезью по центру. Едва горожане успели рассмотреть построение дадгов, во двор к строю вышел правитель. Воины и так стоявшие без движения вытянулись ещё больше.
– Воины, – начал свою речь глава рода. – Я ещё обращаюсь к вам так, потому что токовых среди вас большинство. Вчера был великий день. Больше всего сейчас, мне хотелось бы сидеть за столом и праздновать нашу победу. Но вместо этого, я стою перед вами как судья, в моей руке не кубок с вином, а меч. Вы омрачили радость победы, погнавшись за удовольствием. Одурманенные жадностью и похотью, вы, забыли о своих товарищах, чью спину должны прикрывать. Вы, предали своих братьев, которые в это время проливали свою кровь, ради нашей победы.
Правитель замолчал, обвел строй суровым взглядом, от которого даже бывалые воины втягивали шею, стараясь стать незаметней.
– В бою, я должен быть уверен в вас, как в своей руке, – Дхим поднял сжатый кулак, – Но как мне доверять тем, кто поменял плечё товарища на женское тело и хмель. Все знают, когда нарывает палец, болит вся рука и если рану запустить, она начнет гнить. Сначала палец, затем кисть, а после жар и лихорадка убивает все тело, – тихо произнес глава рода, но в стоявшей тишине, его слова услышали все. – Стоящие передо мной, гниющий палец на руке нашего рода, – глаза правителя сверкнули, а лицо стало красным от клокотавшего в нутрии гнева. – Это, – он указал на стоящие котлы, – лекарство. Пусть жребий укажет, кого пощадить, а кто понесет наказание, ибо невиновных, здесь нет. Даже если, он не грабил и насиловал, он должен ответить за то, что позволили этому случиться, – правитель замолчал и, медленно развернулся спиной к строю.
Дадги стоявшие в стою, понурили головы ещё ниже, им был знаком этот жест, отныне милость правителя на них не распространяется.
Находившийся, как всегда рядом с правителем Зухр, наоборот сделал шаг вперед.
– Каждый должен подойти и вытянуть камень с меткой, после чего занять место под щитом одного цвета, что и метка. Те, кто вынули камень без отметины, возвращаются в строй, – приказал тысячник.
Прошло пол тэя, прежде чем провинившиеся сотни выстроились под выпавшими им цветом.
Когда последний камень был, вынут, Зухр, развернул свиток, и начал читать.
– Тем, кому выпала белая метка должны отрезать себе палец на левой руке, дабы помнили свой позор всю оставшуюся жизнь.
Вытащившие камень с красной меткой, подлежат кастрации, – стоявшие под красным щитом, вздрогнули от услышанного, словно их ударили кнутом.
Оставшимся с черной меткой будет влито кипящее вино, чтобы другим было неповадно гонятся за хмельным, покуда идет сеча.
Лица осужденных сделались бледными, когда они услышали приговор. Лишение мужского достоинство и позорная смерть, бросала тень на всех их родичей, ведь не одна женщина не войдет в дом, где хоть один из мужчин стал скопцом. А умерший от хмельного считался проклятым.
– Повелитель дозволь сказать, – раздалось со стороны осужденных.
