–Ты… дрался?!
–Отстань, черноглазка, - смутился я. - Мы просто выясняли отношения.
Линда восторженно покивала:
–Молодец! Давно пора было испортить ему фотокарточку!
Оле задумчиво качала рыжей головкой:
–Зачем?…
Говорить не хотелось, врать - тоже.
–Было за что.
Больше мы к этой теме не возвращались. Девушки разбежались, а я приплелся в келью и вновь засел за пергамент.
"Итак, пункт первый - нелюбовь к "планете людей". Вся фантастика проходит под знаком любви к человечеству, это одна из главных тем и типов завязок в фантастической литературе, как НФ, так и fantasy. Сэра Макса отличает в отношении к людям как раз Нелюбовь. Он спасает горожан не от любви к ним, а от любви к городу и ради собственного удовольствия".
Я вздохнул, отложив перо. Интересно, кто-нибудь действительно любит людей? Особенно из тех, кто об этом пишет натужные и пафосные романы? Не безликую массу, а тех, кто живет с ними бок о бок, кто их пытается понимать и прощать?
В голову проникла мысль, и пришлось ее записать на отдельном клочке: "В раю не было труда, труд - наказание. Стремление получить даром - воспоминание о рае". Это в заключение, как раз то, что хотела Алессандра.
Два месяца я корпел над дипломом. Раз в три дня тетка требовала пополнения, а я никак не мог писать подряд, я то сюда мысль приписывал, то там фразу добавлял. Алессандра злилась, я злился, но не мог себя заставить, идеи приходили вразнобой. По утрам мы с теткой работали над дипломом, днем я с девчатами и Тики чем-то занимались в лесу, вечером подходили мои горе-рыцари, и с ними мы тоже чем-то занимались. Не каждый день.
Занятия приносили пользу. Мальчишки расправили плечи, подняли головы, даже Тики, племянничек.
Винес, как я понял, бывал у них дома, но больше Тики не бегал ко мне по ночам, не искал защиты. Что с ним творилось? Я плохо понимал, потому что он… ставил защиты!
Долго и горько я смеялся, когда однажды почувствовал это. Вот у кого оно проявилось!
Пришлось учить мальчишку азам моего мастерства.
Оказалось, это даже приятно - учить тому, что действительно умеешь.
Накануне госэкзамена я не спал, после экзамена я отдыхал. Диплом написан, до защиты еще месяц.
Чем заняться?
В ожидании великого мига - свободы - я жил, как во сне. Спал до обеда, отчего болела голова, и ложился к завтраку. После обеда через силу шел тренировать мальчишек, ночью писал скверные стихи и читал мудреные книги.
Иногда пробирался Тики. Мы с ним долго разговаривали о смысле жизни, о судьбе, обо всем серьезном, что волнует человека в тринадцать лет, когда он начинает ощущать себя личностью, взрослым, ответственным за мир, за человечество. Ответственность за близких начинаешь ощущать значительно позже. Мир и человечество любить легче, чем отдельных их представителей. Особенно родственников.
Однако на меньшее поначалу не согласен.
То, как прошел экзамен, очень заинтересовало Тики. Он долго выспрашивал, что и как происходило, кому какую оценку поставили и как оценка повлияет на будущее.
В последнее время мальчишка достиг немалых высот в нашем деле. Мне оставалось грустно ощущать его шершавые защиты. Иногда хотелось предложить ему сбросить маски и не скрываться хотя бы друг от друга. Потом я вспоминал кое-какие свои чувства… которые касались не только меня… и понимал, что не все так просто. Может, и у него было что-то такое? Если ставит защиты, значит, не хочет, чтобы я знал, что творится у него внутри.
Если бы я догадался, что дело совсем в другом, наверное, все было бы иначе. Если бы я вспомнил, как я сам ощущал себя рядом с отцом, может, удалось бы…
Если бы я мог избавиться от этих вечных условий! Жить без оглядки на всех, без страха обидеть! Я вечно терзаюсь, хотя и знаю, что на всех не угодить. Опять "хотя". Вечные уступки миру, от которых никто не выигрывает!
Тики меня беспокоил. Он замкнулся и отдалился от меня, хоть приходил по-прежнему часто. Но иногда он как бы выпадал, так глубоко задумывался. И терял контроль над еще несовершенными защитами, и я отворачивался, боясь подслушать его мысли.
В эти дни я часто заходил к деду. Изредка брал с собой Романа. Юноша продолжал хроники Братства, пока мы с дедом беседовали перед камином о своем. Дед освобождал от бесконечных бумаг часть стола и пускал туда бледного от почтения первокурсника, а мы устраивались с чашками чая перед камином, вытянув ноги друг другу под кресла. Иногда подолгу молчали, особенно когда я чувствовал, что Арбин устал.
По средам бывал Высший Маг, тогда мы устраивались на диване. Втроем мы молчали чаще. Эмир не спрашивал меня о Тики, он как будто забыл о том эпизоде. Иногда он спрашивал "как дела?", иногда сам рассказывал о чем-нибудь. Но всегда у него при моем появлении дергался глаз, и я, нервничая, воздвигал защиту к небесам.
Один раз, когда я пришел к деду, его самого в кабинете не было, но были Эмир и Винес. Они вполголоса спорили.
Я вошел и направился к дивану, собираясь подождать Арбина. Винес резко сказал мне:
–Юхас, выйди! Ты мешаешь нам разговаривать!
Не люблю, когда на меня повышают голос.
–Я пришел к деду, а не к тебе, - как можно спокойнее ответил я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
–Ты видишь, что его сейчас нет! - бросил он, раздраженно на меня глядя.
Я пожал плечами, постоял и продолжил продвижение к дивану. В конце концов, это не его кабинет.
–Выйди, я тебя попросил! - повысил он голос.
–Так не просят, - повернулся я к нему. Мне это стало надоедать.
Он медленно втянул воздух в широкую грудь и пошел на меня:
–Я сказал тебе, братец…
–Винес!
Строгий сухой окрик отца.
Краем глаза я заметил - я внимательно следил за рассчитанными движениями Подлизы, - как из дверей второй комнаты появился дед, как он осторожно удержал Эмира, который дернулся остановить Винеса.
–Не встревай, - сказал Арбин, спокойно глядя на то, как Подлиза подходит ко мне.
–Они собираются драться, - заметил отец.
–Это нормально. Братья всегда дерутся. Ты забыл, как сражались вы с Алессандрой?
Винес, который тоже, видимо, краем уха слушал деда, обернулся и уставился на него с таким же интересом и удивлением, что и я, и Эмир.
–Я? Он? - в один голос воскликнули мы втроем.
Арбин махнул рукой:
–Не отвлекайтесь, мальчики. Вы дрались, да еще как! Неужели ты не помнишь? Алессандра поколачивала тебя лет до пяти, пока ты не дорос ей до носа и не решился дать сдачу. После этого несладко приходилось ей. Вы постоянно бегали жаловаться друг на друга вашей матери, а она мыла и мазала зеленкой ваши царапины и синяки.
