— От слова «орать», — добавил Эгрей.
— А еще «орать» означает «пахать», — задумчиво вставил Эмери.
Даланн снова треснула ладонью по подлокотнику.
— Молчать! Сейчас будет задан вопрос. Прошу, господин Эгрей.
— Вопрос таков, — начал Эгрей, — каким образом можно отыскать дополнительный смысл в звучании таких слов, как «лошадь», «каша», «глаза»? Если каждое слово обладает осмысленным звуком, стало быть, осмыслению поддается любое слово.
— Умно! — брякнул Маргофрон.
— Ну, — сказала Софена, — слово «каша» шипит. Как шипит кипящая каша.
— А холодная каша? — спросил Эгрей. — Возможно, она шипит, как тот, кто недоволен остывшим завтраком?
Послышался смех. Софена покраснела.
— Мне кажется, этот вопрос к делу не относится, — сказала она. — Возможно, не каждое слово окрашено именно звучанием. — А только некоторые.
— Ну, теперь мне все ясно, — протянул Эгрей и сел.
Эмери поднял руку.
Даланн немного удивилась — обычно Эмери редко брал слово.
— Прошу, господин Эмери.
Эмери поднялся.
— Лично я предпочитаю строго разделять: словесное искусство — это одно, музыка — нечто совершенно другое. Вместе с тем нельзя не заметить, что подчас музыка начинает слышаться во всем. Только немного не так, как это представляется поэтам. Поиски «осмысленного звучания» выглядят наивными и детскими. Слишком искусственными, если хотите. То, что хорошо для музыки, убивает поэзию.
Он сел, не позволив никому задавать себе вопросы.
Снова вскочила Софена.
— Искусственность не может убить искусство! — объявила она. — Ведь искусство для того и существует, чтоб быть ненатуральным. Если бы человек испытывал потребность только в натуральном, он бы ходил в шкурах питался сырым мясом. И не сочинял бы стихов. В жизни ведь мы не разговариваем стихами!
— Кто как, — сказал Эмери.
— Поясните, — приказала Даланн.
Эмери снова встал.
— Предположим, некий мужчина желает очаровать девушку, — сказал он. — За душой у этого мужчины ничего нет, а очаровать очень хочется. Поэтому он пользуется стихами. Естественно, чужими. И начинает их завывать при луне или в любой другой подходящей обстановке. Очень способствует.
Эгрей побледнел. «Правда, — подумал Эмери, — все чистая правда. Именно так он и поступал. Сумасшедшая дочка гробовщика запомнила все верно...»
— Пример не вполне корректный, — заметила Даланн. — Во-первых, ситуация ухаживания обычно бывает исключительной. Все-таки ухаживание за лицом противоположного пола занимает ничтожно малое время сравнительно со всем массивом отпущенной нам жизни. Во-вторых, чтение стихов в подобной ситуации призвано к тому, чтобы придать ситуации некую искусственность, подчеркнуть ее исключительность.
— Нет, пример корректный, — возразил Эмери. — Другое дело, что поведение господина некорректно. Поскольку он даже не читал чужие стихи, а пересказывал их прозаическим образом, выдавая тем самым за собственные достижения.
Эгрей панически смотрел на Фейнне, но лицо девушки оставалось безмятежным: она ни о чем не догадывалась.
Гальен прошептал на ухо Эмери:
— Что ты делаешь?
— Проверяю одну свою догадку, — ответил Эмери тоже шепотом.
Гальен быстро глянул на Эгрея.
— Позеленел.
— Вот видишь!
Эгрей сказал:
— Поэзия создается для того, чтобы поступить затем во всеобщее распоряжение. В ряде случаев имя поэта — неважно. Важны лишь чувства, которые вызывают его произведения. А чувства могут быть вызваны как поэтической, завораживающей формой, так и обычным содержанием. И приведенный господином Эмери пример как нельзя лучше доказывает это. Стихотворение, пересказанное прозой, сохраняет свои полезные свойства.
— По-моему, уважаемый оппонент изволил перепутать поэзию с компотом, — проговорила Софена. — Полезные свойства, господин Эгрей, сохраняют правильно приготовленные овощи и ягоды. Поэзия принципиально не должна обладать полезностью. Это все равно что сравнивать абсолют с лысиной.
— Насчет лысины — поясните, — попросил Эгрей.
Их взгляды столкнулись.
— Я хочу сказать, — упрямо стояла на своем Софена. — что стихи не должны быть полезны.
— Нет, по поводу лысины.
— Просто она у вас скоро появится, — сказала Софена и села.
— Тихо! — крикнула Даланн. — Сопоставление предметов, имеющих отношение к разным сферам человеческой деятельности, действительно некорректно, в этом госпожа Софена права. Одну лысину можно сравнивать только с другой лысиной, но никак не с урожайностью на яблоки... Поэзия и польза, по мнению госпожи Софены так же несопоставимы. Такова была ее мысль. Теперь попрошу господина Эгрея высказать свои возражения.
— Человеку вообще не свойственно создавать нечто бесполезное, — сказал Эгрей. — Если стихи пишутся, значит, их создатель имел в виду некую выгоду. Может быть рассчитывал получить деньги от какого-нибудь богатого ценителя. Увлечь сердце молодой девушки или состоятельной вдовы. Поэт поет, как птица. Мы почему-то считаем, что птицы распевают совершенно бескорыстно, но ведь они подманивают самок...
— Лично меня нельзя подманить песней, — сообщила Софена. — Потому что я не самка.
— В биологическом отношении... — начал Эгрей.
— Довольно! — Магистр привскочила в кресле. — Эта идеи будете развивать на диспуте по естественным дисциплинам. Мы говорим о поэзии.
— Значит, я — самка? — прошипела Софена.
— Поговорим об этом после, — отозвался Эгрей. — Вернемся к поэзии, ладно?
— Ладно... — Софена посмотрела на Пиндара. Она почувствовала, что исчерпала свои возможности и больше не в состоянии выдавить из себя ни одной мысли.
Пиндар подхватил нить:
— Поэзия может завораживать и влиять на человека, минуя его сознание, — высказался он. — Я неоднократно наблюдал за ее действием.
— Очень хорошо, — сказала магистр. — Диспут окончен. Выношу благодарность всем участникам.
Она встала и быстро пошла прочь.
Софена только этого и ждала. Одним прыжком она подскочила к Эгрею и набросилась на него:
— Стало быть, я — самка, так, по-вашему?
— Я же сказал: в биологическом смысле — да, несомненно.
— Так я докажу вам, что это не так!
— Любое лицо, принадлежащее к женскому полу, является самкой, — повторил Эгрей, — и лично я не вижу этом ничего зазорного. Это природа. Я-то тут при чем?
— При том! А вы, стало быть, будете распевать песенки... в прозаическом пересказе... Самец!
— Не смею отрицать и этого, — сказал Эгрей.
— Мужчинам, конечно, можно все, — буркнула Софена. — Они могут совращать нас и бросать по своему усмотрению, а поэзия только служит им на пользу. И как ловко все придумано! В возлюбленной воспевают что угодно, только не ум, не волю! Любимая, в представлении поэтов, должна быть красива, податлива, глупа и терпелива... Ну, еще может немножко помучить — для виду. Берегись, девушка, если ты умна! Берегись! Ты никогда не будешь любима!
