Ивэна трясут по-черному, но тут уж ничего не поделаешь, навести на меня он все равно не сможет, даже если захочет, а если копы выйдут на похитителей, основываясь на его показаниях, тоже прекрасно. Очень бы не хотелось обнаружить свой план в действии. Тогда нас будут ловить уже всей страной. Время… Все упирается в это и в то, что я пока один.
— А что черные? — не согласился водитель. — Они хоть и дурные, но здесь воспитаны. И желания и потребности вполне понятны. Кто нормально зарабатывает, стремится уйти из своего гетто и стать похожим на окружающих.
«Да-да, — скептически подумал я. — Я уже успел заметить: двое из троих в той машине были как раз не белые».
— Так себя все эмигранты ведут, — убежденно заявил водитель. — Первое поколение эмигрантов держится за своих, второе уже воспитано по-другому, а внуки наши будут стесняться родителей и жить как положено. Как соседи, старательно перенимая местные нравы и обычаи. Кроме верующих в Аллаха. Мусульмане совсем другое дело! Я родился и до отъезда жил в Таджикистане, служил в Афгане. — Он закатал рукав, показывая паршиво выколотые на предплечье и явно самопальные минареты с полумесяцами. Я кивнул — это становилось любопытным. — Каждый отдельный мусульманин может быть прекрасным человеком и даже уважительно относиться к людям других религий, но стоит им превратиться в большинство, как где-то в мозгу щелкает переключатель. Совершенно непроизвольно и бессознательно. И здесь все равно, где оно образовалось. В отдельном армейском подразделении, городе или стране. Они начинают заставлять всех прочих жить по своим понятиям и законам. Для этого им даже не надо быть сильно религиозными, в Союзе этого не было, но культура воспитания все равно кардинально другая.
Он увлекся и уже не обращал на меня никакого внимания, изливая наболевшее. По мне, так это и лучше, чем отвечать на вопросы или грубо посылать.
— Они могут сколько угодно сводить между собой счеты, вырезать десятками тысяч соседей другой национальности, но установка одна и навсегда. Они не способны критически думать и обсуждение ислама воспринимают как личное оскорбление. Не существует таких вещей, как наука, рационализм, уважение чужих прав и обычаев. Приезжают в другую страну из своей, где им было плохо, и стремятся жить, как прежде, не пытаясь понять окружающих.
Они пытаются отгородиться вплоть до полной самоизоляции, пока их меньше, или заставить остальных жить согласно их представлениям, как только пройден критический барьер равновесия. Это доходит до всеобщего отвержения светского образования. Спрашивается, кто им мешал учить отпрысков правильно по прежнему месту проживания или переехать в мусульманскую страну? Даже здесь к их желаниям относятся со всем возможным сочувствием, но они не хотят становиться гражданами новой страны реально, предпочитая жить по старым обычаям.
Водитель уже и на дорогу смотреть перестал. Попробуй возразить, с кулаками набросится.
— Этот дебилизм, про мультикультурность, себя не оправдал. Мусульмане привыкли к жесткой власти с самого низа и до верха. Начиная от семьи и кончая государством. Попытки найти компромисс воспринимаются как слабость и разрешение продолжать давить в нужном направлении. Вот если бы палкой, то сразу бы стало понятно, но от палки они уехали, мечтая в глубине души про возможность учить других с ее помощью. Это не потому, что они плохие, — это воспитание такое. Мусульмане так и не перешли черту и навеки закостенели в патриархальности. Семья — клан — племя. До государства и всеобщего равенства прав и обязанностей так и не смогли дойти. Наверное, есть что-то в самом исламе, что не позволяет вырваться из замкнутого круга и усвоить новые идеи. Даже те, кто получил западное образование, очень часто применяет его в общении с окружающими, но никогда внутри собственной общины.
Тут даже важнее не постулаты религии, а культура мусульманского мира. Множество считающих себя верующими в жизни не читали Коран и очень смутно представляют, что в нем написано, слушая толкователей, которые выдирают цитаты, нужные в данный конкретный момент, но все они получают в детстве схожее воспитание. Причем чем религиознее человек, тем более он агрессивен. Западный человек, а Россия все равно Запад, сорвавшись в случайной вспышке гнева, стыдится. Мусульманин гордится. Теперь товарищи будут еще больше его уважать и бояться.
Здесь еще не дошло до того, что творится в Европе, когда коренные жители то и дело извиняются невесть за что, но к этому идет. Мусульмане растут в числе и уже начинают пробовать силы. Если раньше они все-таки стремились влиться в общество, то уже на моих глазах раскол становится все явственнее. Ни второе, ни третье поколения переехавших в США мусульман не желают изменяться и продолжают жить, как привыкли столетия назад. Они хотят, чтобы изменились окружающие, и требуют уважения, ничем не доказав на старой и новой родине, что достойны этого уважения.
Вот приехал я со своей семьей двадцать лет назад, не имея ничего. Сотня долларов на всех и по чемодану вещей. На себя надеть, и больше ничего. Куда деваться? Пошел в таксисты, так и тяну лямку. Но дети мои уже колледж окончили и в университет поступили. Оба, — с гордостью подчеркнул он. — Они будут жить хорошо, а не горбатиться на чужого дядю. Я стремлюсь сделать для своей семьи все возможное. Есть и другие. Кто лучше устроился, кто хуже, но они не проклинают страну, в которую приехали, страну, позволившую им вырваться из прошлого и начать сначала. Другие обычаи? Учись приспосабливаться или вечно будешь подметать улицы. Существуют определенные правила игры, не нравится — никто не держит. Возвращайся туда, где тебе уютно и хорошо. Тебя сюда не звали! Сам приперся.
И уж последнее дело — кричать про бедность, оправдывая преступления. Среди моих знакомых нет ни одного миллионера, но никто не взял пистолет и не пошел на улицу грабить. Мы не так воспитаны, чтобы швыряться камнями в полицейских, поджигать машины и продавать наркотики.
— А если откровенно, — заинтересовался я, — как в те времена было с наркотиками в Советской армии? Я разное слышал. Ты когда служил, пробовал?
— Молодой был… глупый. Там многие курили чаре, — спокойно сообщил таксист, — а для афганцев это вообще в порядке вещей было. Это гашиш с добавлением опиума. А вставляло очень неодинаково. От места зависело, сорта и обработки. Дешево, и никаких сложностей достать. Пацаны малолетние из ближайшего кишлака всегда рядом с частью бегали и готовы были продать. Говорили, что им моджахеды бесплатно давали, чтобы нас травить, но я и тогда и сейчас думаю — лажа это. Наше же начальство слухи распускало. Так водку солдатам не продают, да и дорого. А тут одну самокрутку выкуришь и кайфуешь. Прекрасное дело, чтобы снять напряжение, но только если мозги иметь и не злоупотреблять. Некоторые втягивались, и уже зависимость была, а это последнее дело. Соскочить сложно. А вообще, действительно по-разному было. В одних частях строго, в других не слишком. Где-то молодым запрещали, не раньше чем через полтора года после призыва. Не офицеры, — пояснил он, — свои же солдаты следили. Потом срок подошел, вроде как награда и привилегия. А иногда на это смотрели сквозь пальцы, особенно где серьезных боестолкновений не происходило.
