На плече у Щуквола висел венок из роз, которые он срезал в розарии Пентекоста. Добравшись незамеченным до Кладбища за пару минут до того, как туда должна была прийти Фуксия, он стал на одно колено перед маленьким могильным холмиком, уже начавшим зарастать травой, и, напустив на себя выражение глубокой печали, положил на могилку венок из роз – но руки не отнял.
Именно в этой позе и застала его Фуксия.
– Что вы здесь делаете? – прошептала Фуксия так тихо, что ее голос был едва слышен. – Вы-то никогда ее не любили!
Фуксия посмотрела на большой венок красных и желтых роз, а потом перевела взгляд на букетик диких цветов, который держала в руке.
Молодой человек поднялся на ноги и поклонился. В вечернем свете зелень травы и кустов казалась особенно глубокого оттенка.
– Я не знал ее так хорошо и близко, как вы, госпожа Фуксия, но мне показалось неподобающим, что такой почтенный человек похоронен в такой простой могиле. А когда мне удалось раздобыть эти розы, я решил… – Щуквол безукоризненно изобразил смущение. – Но ваши дикие цветы, – продолжал он после краткого молчания, – они будут приятнее ее духу, где бы он ни пребывал, больше чем тысячи роз!
И Щуквол снял свой венок с холмика и положил розы у его основания.
– Не знаю, я в этих делах не разбираюсь! – Фуксия отвернулась от Щуквола и отбросила свои цветы далеко в сторону. – Все равно – это все глупости. – И девушка снова повернулась к Щукволу, – Но вы… я не предполагала, что вы так сентиментальны.
Щуквол не ожидал такой реакции от Фуксии. Он думал, что Фуксия, увидев его, Щуквола, с цветами у могилы Шлакк, решит, что в лице Щуквола она нашла себе союзника. И тут же ему в голову пришла новая мысль. А что, если он нашел себе союзника в ней? Насколько фраза «это все глупости» раскрывала ее суть?
– Бывает, что и меня одолевают разные настроения.
Произнеся это, Щуквол наклонился, подхватил венок роз и отшвырнул его далеко в сторону. На какой-то момент розы вспыхнули среди зелени вечера своими богатыми оттенками красного и желтого и, описав дугу, исчезли среди могильных холмиков.
Несколько мгновений Фуксия стояла совершенно неподвижно; кровь отхлынула от лица. Затем неожиданно она прыгнула на Щуквола и всадила ногти в его щеки.
Щуквол даже не шелохнулся. Фуксия тяжело опустила руки и стала отходить от него, медленно, устало, словно каждый шаг давался ей с невероятным усилием. Щуквол продолжал стоять неподвижно: его лицо было совершенно белым, и на этом белом фоне на щеках кровь выступала так ярко, что казалась неестественной клоунской раскраской.
Сердце Фуксии бешено стучало. Зеленый, пористый вечер обступал со всех сторон худое тело Щуквола. В сумраке ярким пятном светилось белое лицо, и неровные раны на лице казались черными отверстиями.
И Фуксия забыла свою так неожиданно вспыхнувшую и так же быстро ушедшую ненависть к Щукволу и к тому, что он сделал, забыла про его острые плечи и про его сутулость, забыла про свое положение дочери Герцога и брата Герцога – забыла все. И видела перед собой лишь человека, которому она причинила боль, и ее охватило раскаяние. И в полной растерянности, ничего не видя перед собой, она, спотыкаясь и расставив в стороны руки, бросилась к Щукволу. И в следующее мгновение быстрым змеиным движением он оказался в ее объятиях, а еще через мгновение, не устояв на ногах на неровной, усеянной кочками земле, они упали – упали, не разжимая объятий. Щуквол чувствовал, как молотом стучит ее сердце, ее щека была прижата к его губам, но он не шевельнул ими. Щуквол уже обдумывал, что он может извлечь из этой ситуации в будущем. Несколько мгновений они лежали без движения, лишь крепко сжимая друг друга в объятиях. Щуквол выжидал, не ослабнет ли напряжение ее тела, но она вся была как натянутая тетива. И так они лежали – он не шевелился, не шевелилась и она. Наконец она, слегка отстранившись, взглянула на его лицо с близкого расстояния, но увидела не кровь на его щеках, а его красные глаза, его поблескивающий, выпуклый лоб. Нет, это сон. Это все происходит во сне. Во всем этом присутствует какая-то ужасная новизна. Приступ нежности прошел, и Фуксия вдруг ощутила себя в объятиях странного, фактически незнакомого ей человека, бледного, сутулого, с выпирающими острыми плечами. Она, еще больше отстранившись, повернула голову и с ужасом обнаружила, что их головы лежали, как на подушке, на могильном холмике ее няни, на котором уже пробивалась трава.
– О, какой ужас! – закричала Фуксия – Какой ужас! Какой ужас!
Резко оттолкнув Щуквола от себя, она вскочила на ноги и как обезумевшая, совершая нелепые прыжки, бросилась в сгущающийся вечерний мрак.
Сидя у себя в спальне, у окна, Ирма Хламслив ожидала рассвета, словно между нею и первым лучом солнца должна была состояться совершенно секретная встреча. И вот он – рассвет – пришел: над краями крыш, стен и башен ласточкой метнулся первый свет зари. Начинался день, день Приема, который Ирма теперь предпочитала называть «вечеринкой»
Несмотря на совет брата хорошо выспаться, Ирма провела очень беспокойную ночь. Возбуждение, предвкушение, ожидание, волнение долго не давали ей заснуть; а потом, после того как она наконец заснула, все эти чувства пробивались сквозь сон, мешая ей спать. В конце концов она встала, зажгла высокие зеленые свечи на столике, стоявшем рядом с кроватью, и стала – в который раз! – покрывать лаком свои длинные ногти совершенной формы; при этом она всякий раз, переходя от одного ногтя к другому, хмурилась, поджимала губы, вся напрягалась. Завершив эту работу, она накинула халат и, подвинув стул к окну, села и стала ждать восхода солнца.
Под ее окном квадратный каменный дворик, еще не освещенный светом, загорающимся на востоке, лежал как бассейн, наполненный черной водой. Все было погружено в тишину, нигде ничто не двигалось. Ирма сидела неподвижно, выпрямив спину, положив руки со сцепленными пальцами на колени, и, не отрывая глаз, смотрела на восток. Пламя на каждой свече, как крошечный желтый листик, стояло, словно балансируя, на черном черенке фитиля. Совершенная форма пламени не нарушалась даже малейшим подрагиванием… И вдруг прокричал петух – варварский, властный, древнейший, ничем не сдерживаемый крик петуха разорвал предрассветную тишину. Ирма, словно повинуясь призыву рожка, вскочила на ноги. Сердце ее бешено колотилось. Она бросилась в ванную комнату, и через несколько минут шипящая, горячая вода наполнила ванну; Ирма, стоя в болезненно-застенчивой позе, бросала кристаллики изумрудного и фиолетового цвета в просторные глубины ванны.
Альфред Хламслив, откинув голову на подушку, наполовину спал, наполовину бодрствовал. Его брови были сведены на переносице, и от этого его лицо приобрело весьма необычное для Доктора выражение. Если бы кто-нибудь из тех, кто хорошо знал его, увидели его в тот момент, они бы задумались, знают ли они хоть в малой степени, что же в действительности он из себя представляет. Неужели это все тот же веселый, шутливый, остроумный, неугомонный врач?
