– Все хорошо. Просто я в детстве ел слишком много глюконата кальция и у меня извилины заизвестковались, – успокаивая себя, произнес Мефодий.
Клинок еще раз предупреждающе вспыхнул. Не придав этому значения, Мефодий решил подняться по лестнице до того места, где она обрывается, и попытаться заглянуть на второй этаж. Кто знает, вдруг Даф там? Он занес было ногу, перешагивая через арматуру, как вдруг железный прут взвился и попытался захлестнуть его лодыжку гибким хвостом. Мефодий рванулся, но так и не успел обрести равновесие. Единственное, что он сумел, – это высвободить ногу, да и то потому лишь, что, действуя неосознанно, поджал ее, одновременно по-заячьи лягнув другой ногой.
Подброшенный вверх, потерявший меч, он упал на разбитую плитку у лестницы и, не обращая внимания на боль, начал торопливо отползать, с ужасом косясь на странное железо.
Прутья загремели, пришли в движение и стали выпрямляться фрагмент за фрагментом. Коляска мотоцикла, к которой примыкала арматура, чуть покачиваясь, поднялась метра на полтора над полом и – Мефодий готов был поклясться всем пластилином Тухломона (клясться собой и своим эйдосом он теперь ни за что бы не стал!) – уставилась на него.
Мнимая маскировочная оболочка трескалась, сворачивалась, точно сероватая пленка арахиса. Сквозь ржавчину и изрезанные тряпичные сиденья, глядевшие наружу желтоватым, жалобным каким-то поролоном, проглядывала истинная сущность того, что скрывалось под всем этим.
Плотная чешуя, кое-где покрытая зеленой слизью. Узкая голова. Бессмысленные и одновременно пронзительные глаза, в которых ничего не было, кроме застывшей ярости, спокойной и острой, как хирургический скальпель. В отличие от Даф, Мефодий никогда не слышал об адском змее, но даже того, что он видел, было достаточно, чтобы заключить: перед ним порождение тьмы, создание Тартара. Существо, которое могло возникнуть лишь там, где раскаленная пустота соседствует с адским холодом и хаос клубится колючим туманом.
Змей неторопливо пополз к Мефодию. Его намерения были очевидны и предсказуемы, как сюжет черномагической передачи «В гостях у дядюшки Вурдуса», участников которой отлавливали безлунными ночами вблизи городского кладбища.
Мефодий попятился и пятился до тех пор, пока его лопатки не уперлись в холодную кирпичную стену. Задетые его плечом, захлопали открытые дверцы почтовых ящиков. Их замусоренные древней рекламой жестяные внутренности жаловались, что полковнику никто не пишет. Все поезда ушли в депо. Все мундиры съела моль. Вы свободны, господа!
Змей был уже близко. Стараясь не смотреть в его жуткие глаза, Мефодий бросился к лестнице. Скользнув животом по грязным ступеням, помогая себе руками, он вскарабкался на площадку между первым и вторым этажом. И тотчас понял, что это конец. С одной стороны было полукруглое окно. С другой – пустота и влажные трубы подвала, которые видно было сквозь проломленный пол. Прыгать туда – это сразу сломать шею. С третьей – змей. Даже если бы он выбил стекло, стараясь выбраться на улицу, громоздкая, в форме расходящихся от полукруга лучей деревянная рама, разбитая на множество секторов, не пропустила бы его. Тремя метрами выше видна была большая плита второго этажа, однако туда он уж никак не мог допрыгнуть.
Отсюда, со ступенек, Мефодий стал лихорадочно высматривать выпавший у него из рук меч. Змеиное туловище, медленно изгибаясь, уже втекало на первые ступени, когда он наконец увидел его. Меч лежал у двери, отделенный от Буслаева змеем. Змей полз неторопливо, но целеустремленно. Он даже не полз – Мефодию казалось, что он именно втекает по лестнице, точно струя ртути. Лишь звук трущейся о ступени чешуи доказывал, что это существо все же из плоти и… но вот про кровь лучше, пожалуй, не заикаться.
Страх, до того стискивающий его удавкой, внезапно отступил. Страх – вообще странное чувство. Он есть только там, где существует надежда, что все разрулится само собой. Разрулится, если испуганно зажаться и уступить. Здесь же такой надежды не могло даже возникнуть. Адскому змею было все равно, какое мясо есть: пассивно-обмякшее, визжащее, отважно сопротивляющееся или вообще давно уже червивое. Вышедшее из недр Тартара чудовище отличало живого человека от мертвечины лишь по тому признаку, что мертвечина обычно меньше движется.
Чешуя перестала шуршать. Змей замедлил движение и поднял голову. Затем едва уловимо перетек примерно на полметра назад, точно попятился. Мефодий удивился: неужели передумал? Шея змея заметно раздулась. Буслаев недоумевал, ничего не понимая.
Осторожно! Сейчас!
Интуиция, которую так долго разрабатывал у него Арей, внезапно заставила его броситься животом на площадку, причем броситься так стремительно, что он не успел правильно подставить руки и ударился скулой.
Голубоватая струя огня, кинжальная и узкая, как струя сварочного аппарата, пронеслась у него над головой и ударила в полукруглое, сразу почерневшее и лопнувшее стекло. Выпустив струю, змей замер, соображая, куда исчезла его добыча и не спалил ли он ее дотла. Потом вновь медленно пополз по ступеням. Не дожидаясь, пока он окажется рядом, Мефодий скатился к почтовым ящикам и рванулся туда, где среди мусора поблескивала полоска меча. Он бежал, спотыкаясь, по раскрошившейся плитке и краем глаза видел, как туловище змея широкой лентой занимает всю площадку. Схватив меч, он повернулся. Он ожидал, что змей все еще тяжело разворачивается на узкой площадке, но нет… Все было гораздо хуже.
Демонстративная лень, с которой тот прежде преследовал его, сменилась всплеском активности. Змей, разогретый собственным жаром, атаковал. Тело его свернулось в тугие кольца, а затем мгновенно распрямилось.
Мефодий, никак не ожидавший от змея такой стремительности, не успел правильно выставить меч. Да и о каком классическом парировании или защите тут могла идти речь, когда на него падало нечто толщиной с корабельную сосну?
Мефодий не успел даже перекатиться и уйти с направления атаки. Все, что он сделал, это упал на спину и выставил прямо перед собой меч. В следующий миг огромное змеиное тело навалилось на него сверху. Чувствуя, что меч вырывает у него из рук сила, которой невозможно противостоять, Мефодий смог лишь немного повернуться, чтобы рукоять меча не проломила ему грудную клетку.
А уже в следующий миг мрак принял Мефодия в свои клубящиеся отрывистыми видениями липкие объятия. Он успел только ощутить, что зеленая слизь заливает ему грудь. Сознание убежало чередой наискосок, без записки, без телефонного звонка, не оставив ни запахов, ни звуков.
Глава 12
Тридцать первый сребреник
