– А я и не прошу. Советую одеться.
Я огляделся в поисках плаща и рубашки, но их уже и след простыл. Офицер вздохнул:
– Их стащили – кто-то из матросов, я полагаю. – Он глянул на друга Эскила. – Ты должен был заметить, Танко.
– Я смотрел на его лицо, сьер, а не на одежду. Но я постараюсь найти ее.
– Возьми Эскила с собой, – кивнул офицер.
По его знаку один из факельщиков отдал свою ношу соседу и нагнулся, чтобы освободить мою ногу.
– Ничего они не найдут, – сообщил мне офицер. – На таких кораблях – тысячи укромных мест, и команда их прекрасно знает.
Я сказал ему, что не замерз. Он расстегнул свою форменную накидку.
– Тот, кто украл твою одежду, теперь скорее всего разрежет ее на мелкие кусочки и развернет бойкую торговлю. Неплохо наживется. Накинь это – у меня в каюте есть еще одна.
Мне вовсе не хотелось надевать его накидку, но глупо было бы отказываться от такого щедрого подарка.
– Я должен связать тебе руки. Таковы инструкции.
В свете факелов эти наручники поблескивали словно серебро, но, впившись в мои запястья, вполне подтвердили свое истинное назначение.
Вчетвером мы сошли по трапу на причал (с виду недавно отстроенный), поднялись по лестнице и гуськом прошагали по узкой улочке меж крошечных садиков и возведенных в хаотичном порядке домиков, большей частью одноэтажных: первым шел факельщик, следом я, офицер с пистолетом на поясе – за мной, второй факельщик замыкал колонну. Какой-то чернорабочий, возвращавшийся домой, остановился поглазеть на нас; больше нам никто не встретился.
Я обернулся спросить у офицера, куда меня ведут.
– В старый порт. Корпус одного из кораблей приспособили для содержания заключенных.
– А потом?
Я не видел его, но живо представил себе, как он пожимает плечами.
– Понятия не имею. Мне было приказано только арестовать тебя и доставить сюда.
Как я мог сам убедиться, «сюда» пока означало городской сад. Прежде чем мы ступили под сень деревьев, я поднял голову и разглядел себя сквозь схваченную заморозком листву.
Я надеялся увидеть восход Старого Солнца перед тем, как меня запрут в камере. Надежда эта не оправдалась. Долгое время или время, показавшееся мне долгим, мы поднимались пологим склоном. Не один раз наши факелы поджигали побуревшие листья у нас над головами, а от них воспламенялась пара-тройка других, испуская едкий дым, дыхание самой осени, и в следующий миг шальной огонь гас. Еще больше листьев устилало тропу у нас под ногами, но они размокли от дождя.
Наконец мы выбрались к мощной стене, такой высокой, что свет наших факелов не достигал ее гребня, и на мгновение я принял ее за Стену Нессуса. В тени перед узким сводчатым проходом стоял человек в полудоспехе, опершись на древко алебарды. Завидев нас, он не сменил позу и не выказал никаких признаков почтения к офицеру; но, когда мы подошли к нему почти вплотную, он стукнул о железную дверь подбитым сталью концом своего оружия.
Дверь открыли изнутри. Мы прошли сквозь стену – огромной толщины, хотя и несравнимой со Стеной Нессуса, – и я остановился так внезапно, что офицер, шедший позади, налетел на меня. Стражник, дежуривший внутри, был вооружен длинным обоюдоострым мечом, острие которого он опустил на камни мостовой.
– Где я? – спросил я офицера. – Что это за место?
– То, о котором я говорил, – отвечал он. – Вон корабельный корпус.
Я посмотрел и увидел мощную башню из блестящего металла.
– Бойся моего клинка, – ухмыльнулся стражник. – Он славно заточен, приятель, ты его даже не почувствуешь!
– К этому заключенному ты должен обращаться «сьер», – приказал офицер.
– Допустим, сьер – пока ты здесь.
Не знаю, что еще офицер сказал ему или сделал; пока они обменивались этими репликами, из башни вышла женщина, за которой следовал мальчишка-слуга с фонарем. Офицер самым небрежным образом отдал ей честь – судя по роскошной форме, она явно была старше его по званию – и сказал:
– Похоже, тебе не спится?
– Не в том дело. В донесении ясно говорилось о времени прибытия, а мне известно, что ты держишь слово. Я предпочитаю встречать новых клиентов лично. Повернись-ка, парень, дай взглянуть на тебя.
Я повиновался.
– Отличный экземпляр; и, похоже, вы не оставили на нем ни следа. Он не сопротивлялся?
– Мы вручаем тебе чистую страницу.
Он не сказал больше ни слова, и тогда один из факельщиков прошептал:
– Он дрался как дьявол, госпожа префект.
Офицер бросил на него взгляд, ясно говоривший, что тот заплатит за свое замечание.
– Ну, с таким покладистым клиентом, – продолжала женщина, – думаю, мне вряд ли потребуешься ты или твои люди, чтобы переправить его в камеру?
– Если хочешь, мы сами запрем его, – сказал офицер.
– В противном случае придется немедленно снять наручники.
– Я расписался за них, – офицер пожал плечами.
– Тогда снимайте их. – Она повернулась к слуге. – Смерди, этот человек, быть может, попробует бежать от нас. Если он сделает это, отдашь мне лампу и вернешь его.
Освобождая мои руки, офицер шепнул мне на ухо «не вздумай», потом отступил и поспешно отдал мне честь. Стражник с мечом ухмыльнулся снова и открыл узкую дверь в стене; офицер и факельщики строем вышли наружу, и дверь с грохотом захлопнулась за ними. Я чувствовал, что потерял единственного друга.
– Сюда, сто второй, – скомандовала женщина, указав мне на дверь, откуда недавно появилась сама.
Я оглядывался, сперва надеясь бежать, а затем с немым изумлением, которое мне навряд ли удастся описать. Слова рвались из меня; я не мог сдержать их, как не мог заставить замолчать свое сердце: «Это же наша Башня Сообразности! Вон там Башня Ведьм – только она сейчас стоит прямо! А дальше – Медвежья Башня!»
– Тебя называют святым, – промолвила женщина. – Вижу, ты совсем ненормальный.
С этими словами она показала свои руки, чтобы я убедился в отсутствии у нее оружия, и улыбнулась мне так зловеще, что и без предупреждения офицера я понял, куда она клонит. Разумеется, оборванный мальчишка с лампой безоружен и не представляет никакой угрозы; у нее же, решил я, под роскошной формой пистолет или нечто похуже.
Что бы там ни говорили, очень трудно ударить другого человека изо всех сил; какой-то древний инстинкт заставляет даже самых жестоких смягчать удар. У палачей я научился не делать этого. Я саданул ее ребром ладони в подбородок с такой силой, с какой не бил никого в свое и жизни, и, обмякнув как кукла, она рухнула на землю. Я вышиб фонарь из рук мальчишки, который погас еще в полете.
Стражник у двери в стене поднял свой меч, но только затем, чтобы преградить мне дорогу. Я развернулся и бросился бежать к Разбитому Двору.
