стала собирать тарелки.
Он погрозил ей пальцем.
— Ты тут из-за моста. Не говори, что это не так. Все, кого я встречал, когда я рассказывал им, кем был мой дедушка, хотели узнать о проклятом мосте, — он скривился. — Он пропал до того, как мы родились, но люди думают, что я знаю кое-что, что им не ведомо.
«А это не так?» — подумала Нира, но не сказала. Она отнесла тарелки к раковине и вернулась к столу, чтобы вытереть его тряпкой. Глаза ее дяди потускнели, лицо расслабилось. Ей было не по себе, когда он становился таким. Она надеялась, что он пойдет в свою спальню и выспится. Эти инъекции инсулина были непредсказуемыми; Иногда они заставляли его вести себя как пьяного, а иногда он становился гиперактивным, преследовал ее по дому, разговаривая слишком быстро и странно, чтобы она могла понять.
— У меня есть совет для тебя, девочка, — он говорил невнятно, посмотрел на нее бледными глазами. — Иди сюда.
Нира бросила тряпку и прошла к нему, подавляя отвращение. Он схватил ее за руку и стал гладить.
— Не ходи к мосту, — сказал он. — Не будь глупой, как я.
— А что вы сделали? — Нире было интересно, хотя его ладонь ощущалась как паук на ее руке, и она хотела стряхнуть его ладонь. Он не упоминал мост за три недели, пока она жила у него.
— Пытался перейти один раз, — сказал он. — Меня поймали и оттащили. Только из-за семейной связи мне не стерли память. Плохо восприняла бы пресса. Но они забрали мой дом, лодку и все, что у меня было в банке. Пришлось начинать заново. Я все еще плачу каждый месяц по ссуде, которую мне пришлось взять.
— Мне очень жаль, — сказала Нира, вырываясь из его рук. — Вам, должно быть, было тяжело.
— Тяжело? — слезы потекли из его глаз. — Моя жена умерла в нищете. Я не мог даже купить лекарство, чтобы облегчить ее боль в конце. Все из-за этого дурацкого моста. Я поклялся себе, что больше никогда не буду бедным. Посмотри на меня сейчас, а? Я хорошо справился.
— Да, дядя, — Нира попятилась. К счастью, его голова склонилась, и он уснул на столе.
Она закончила убирать кухню и поднялась на крышу. В гавани мерцали огни; крики доносились до нее с улицы. Она потерла руку, которую гладил ее дядя, словно могла стереть воспоминания о его прикосновении.
Три недели в Джаякарте, и Нира тосковала по свежему воздуху своей деревни и знакомым лицам. Она скучала по родителям, и боль была почти физической. Если бы только она могла вернуться в то время или в место, где был еще жив ее отец, лучший рыбак Коти. Тогда она не покинула бы свою деревню ни за какие загадочные мосты в мире.
Она следила за тем, чтобы ее голос был веселым, когда разговаривала с матерью, что было не очень часто. Сначала, конечно, она звонила матери каждые пару дней. Но когда деньги на ее телефоне закончились, Дану Паман отказался его пополнять.
— Ненужные расходы, — сказал он, будто глупому ребенку. — Ты можешь использовать мой.
В самые тяжелые моменты она мечтала вернуться к матери. У нее еще оставалось немного денег. Она могла взять немного у дяди. На самом деле это не было бы воровством. Она взяла бы в долг.
Но всегда мысль о разочаровании матери сдерживала ее. Не только ее разочарование в Нире, но и в Дану Памане, в мире, который, казалось, просто брал, брал и ничего не давал взамен.
Огни начали мигать в гавани и на улицах внизу, и Нира спустилась. Ее дядя больше не спал за столом; он, должно быть, добрался до своей спальни.
В ту ночь Нире приснился мост.
На следующее утро дядя ушел раньше, чем она успела приготовить ему завтрак. Ей нравились такие дни, свободные от его требовательного присутствия. Она могла отложить повседневные дела, такие как готовка и уборка, и просто возиться в магазине. Работы было мало, заказчиков было мало, и было много времени, чтобы помечтать или почитать. Магазин был забит старой мебелью, куклами, часами с кукушкой, чайными сервизами и музыкальными инструментами. Она могла сочинять истории об отдельных предметах и о том, как они оказались там.
Одна вещь особенно понравилась Нире в то утро: набор деревянных авиаторских шлемов и очков, которые лежали на полке шкафа в задней части магазина. Она примерила его и посмотрела на себя в зеркало, но не увидела своего отражения, только нечеткие очертания. Может, работало только при ярком солнечном свете? Она взобралась на крышу, чтобы проверить эту теорию, прислонившись к перилам, чтобы посмотреть на рынок. Но все, что у нее получилось, — это туманное пятно магазинов и людей внизу. Разочарованная, она подняла голову, намереваясь снять шлем и очки, и застыла.
Она смогла увидеть мост Сумадру до самого конца. Туман, окружавший другую сторону, рассеялся. А другой стороны не было — мост словно нависал над океаном, ничего не делая, и никуда не вел.
Нира расстегнула ремешки. Она перевернула шлем в руках, чтобы посмотреть, написано ли на нем что-нибудь.
На внутренней стороне кожаного ремешка были три буквы: М.Д.Р., инициалы ее прадеда. Кровь ревела в ее ушах.
Знал ли Дану Паман, какое сокровище ему принадлежало? Нира так не думала. Шлем лежал на пыльной полке за грудой хлама. Кроме того, когда ее прадед исчез, правительство конфисковало не только его дом, но и каждый клочок бумаги, каждый лоскут ткани, который в нем находился. Ни в коем случае они не позволили бы чему-то подобному ускользнуть из их пальцев. Казалось, что шлем ждал, когда она найдет его.
В ближайшее воскресенье она решила совершить набег на доки, вооружившись шлемом. Магазин закрывался в воскресенье, и теоретически Нира могла делать все, что хотела, но ее дядя всегда находил какой-нибудь предлог, чтобы оставить ее дома. Ей нужно было найти способ ускользнуть от него.
Нира придвинула стул к шкафу, чтобы спрятать шлем на верхней полке. Когда она протянула руку, она коснулась чего-то бумажного. Она осторожно вынула это.
Это был обрывок почтовой бумаги с выцветшими синими чернилами. Она
