Он призывал нас опустошить сосуды наших душ, вылив оттуда всю гадость, которая там плещется, потому что он заполнит эти сосуды чистой благоуханной амритой. И наша дорога к счастью станет короче.
И если у нас есть вопросы, он в следующий раз на них ответит. С радостью. Потому что самое главное — это доверие и взаимопонимание. Доверие с большой буквы. И Взаимопонимание. Тоже с большой.
Он говорил долго и нудно.
Было холодно, зимний ветер трогал нас ледяными пальцами. Во время разминки мы разогрелись и вспотели, теперь же тепло стремительно покидало наши неподвижные тела.
Из уважения к наставнику мы его не перебивали, хотя, сидя на ковриках, замерзли жутко. Он не обращал внимания на наши страдания, вызванные им же самим, живописал и живописал радости обладателей Расширенного Сознания и горести тех, кто живет в обычном мире. Он распинался о том, что мы все здесь одна семья, а кругом холодный, враждебный мир. И был в чем-то прав: кругом было очень холодно!
Слушать его было, почему-то, гадко и невыносимо, чем дальше, тем больше.
Его слова кололи меня, хотя я не могла понять, в чем дело.
В них было что-то глубоко неправильное.
* * *
Когда мы пришли домой, мне стало плохо.
Простуда когтями вцепилась в тело.
И болела душа.
Всю ночь я сморкалась кровавыми соплями и мысленно спорила, спорила с наставником. Потом не выдержала, встала, запалила светильник и на листочке бумаги начала излагать свое вИдение мира.
Наставник хотел вопросы?
Я их задам.
Но сначала расскажу ему, как и что я вижу вокруг. Чтобы он понял.
Я написала:
"Всякий, кто спрашивает, есть ли вопросы, должен быть готов их получить.
Смысл жизни — в самой жизни.
ЖИЗНЬ — БОЛЬШЕ! Она больше любви, больше ненависти, больше радости и печали, больше дружбы и вражды — она легко вмещает в себя все это. Жизнь больше любого учения. Она разная.
Жизнь — милосердна.
Она милосердна тем, что позволяет каждому живущему верить в то, что ему нравится и в конце концов оправдывает его веру.
А на самом деле человек устроен просто, к радости он тянется, боли избегает. И страдание совсем не непременный залог его существования, страдание это всего лишь разновидность наслаждения, потому что когда человеку совсем плохо, когда жизнь его в смертельной опасности, ему некогда страдать, он изо всех сил карабкается к солнышку, к теплу, в безопасное место. И счастье свое человек кует сам. Только от него зависит, быть ему счастливым или нет.
И смерти страшиться не надо, смерть это всего лишь завершение одного и начало другого.
А самое захватывающее, самое интересное, что есть на земле — это знания. Но знания и вера живут в разных домах: вера, в отличие от знаний, не нуждается в доказательствах, на то она и вера. А знания — доказываются!
И вот какие вопросы у меня возникли:
А какой наставник на самом деле?
Руки его манят, движения завораживают, а слова отталкивают.
Слова подсказывают: беги прочь из этого места. Потому что слова — хитрые бестии — заставят произнесшего "А", произнести и "Б". И слова меня никогда не подводили!
А руки говорят: "Да подожди немного…"
И чему мне верить?
С уважением".
Слова были написаны.
Следующее занятие было последним перед праздниками зимы. Сестра не смогла на него пойти.
* * *
Я вошла в зал. Никого еще не было.
Наставник внимательно посмотрел на меня и участливо сказал:
— Вы плохо выглядите. Может быть, в семье что-то?
Сложно было выглядеть хорошо после того, как он заморозил нас на ковриках в прошлый раз.
Но, похоже, мои беды его по-настоящему интересовали.
Я обрадовалась возможности рассказать ему, что я думаю о прошлой беседе. И начала сбивчиво объяснять, что когда он говорил о знании, на самом деле он говорил о вере, потому что знания всегда доказываются. А вера доказательств не требует.
Наставник слегка нахмурился и сказал в ответ, что его учение создано, чтобы нести счастье простым, обычным людям. Я спросила, где лежит та линейка, которая измеряет человека, отделяя обычного от необычного.
Видимо, не таких вопросов ждал наставник.
И чувства все-таки кипели под маской бесстрастия.
Увидев, как он пришел в ярость, я удивилась. И растерялась.
И обозлилась в ответ, когда он воззвал к мнению каких-то Духовных Учителей, быть похожими на которых мечтает каждое живое существо и которые лучше всех знают, как устроен мир. Я не мечтала, и искренне уважая этих совершенно мне незнакомых людей, не понимала, почему их мнение должно влиять на мое отношение к вере и знаниям. Почему я должна вычеркнуть все то, чему меня учили в детстве и юности. Без объяснения, только потому, что так считают Духовные Учителя, которым верит наставник в черных одеждах.
И когда он бросил в гневе:
— Тогда я не буду вас учить!
Я подумала: "Да я и сама уйду!!!"
Спор превратился в перепалку.
Мы орали друг на друга так, что было слышно на улице.
К великому недоумению всех остальных, которые постепенно подтягивались на занятия.
Вид людей отрезвил наставника, и он взял себя в руки, начал разминку, как ни в чем не бывало, взмахом руки предложив мне занять свое место.
Я, хлюпая носом и кривя губы, встала на коврик, уверенная, что это последнее мое занятие, перебьюсь как-нибудь, не очень-то и надо! Слезы висели на кончиках ресниц, готовые пролиться.
Наставник после разминки начал показывать новые движения.
Мы их делали неправильно.
Он ходил по рядам и поправлял нас.
Я не хотела, чтобы он ко мне приближался, но он подошел, как ни в чем не бывало. Молча показал, как правильно вести ладонью по предплечью, как правильно хлопать ею. Руки у него были теплые и успокаивающие. Словно они принадлежали другому человеку — такому, который не ярился на меня несколько мгновений назад непонятно за что, а искренне любил. Меня и только меня. Хоть я и глупышка.
И как-то незаметно я успокоилась и повеселела.
После занятия зашел разговор о том, что в честь наступающего Праздника Темных Дней нужно выпить всем вместе чаю. Мне было все равно. Чаю, так чаю, почему бы не выпить.
Ссориться с наставником не хотелось — я не могла сообразить, что вообще произошло, почему мы столкнулись лбами. В чем тут дело? Кто врет? Слова или руки? Почему они такие разные?
Подумала, что говорю я хуже, чем пишу. Может быть, все прояснится, когда наставник прочитает то, что я написала ночью? Слова были написаны на оборотной стороне портрета, на котором я стою с младшим сыном и уже по одному этому видно, что у меня есть семья, что мне не нужен другой защитник, у меня все замечательно.
