Мимо проскакала шумная семья в разноцветных спортивных костюмах: отец, мать и двенадцатилетняя дочь.
— Да поднажми ты, кому говорят, — вскипела рослая плотная женщина с двумя сумками. Пошатнувшись, она наскочила на большой чемодан, который тянул за ручку невысокий пухлый мужчина, согнувшийся под тяжестью походного рюкзака за спиной. — Ноги шустрей переставляй, Васятка. Смотри, какая темень. Дождемся мы из-за тебя, пока упыри повылазят из леса. Не зря же местные бачили, их тут полным-полно. Наш бедный уставший ребенок быстрей идет, чем ты. Стыдоба!
Грозная женщина обогнала мужа и попыталась взять тяжелый пакет из руки худенькой дочери. Она чуть не повалила девочку на асфальт, нечаянно толкнув ее висящей на плече сумкой.
— Мам, да не тяжело мне, — девочка приподняла пакеты в обеих руках и расправила плечи. — Ты помогла бы папе.
— Это твой папа должен мне помогать, — заворчала дама. — Нести меня на руках вместе с неподъемными сумками.
— Пощади, Галочка, — простонал Василий, сбавив шаг для глубокого вдоха. — Если ты сейчас на меня залезешь даже без сумок, я сразу умру. Не понадобятся никакие вампиры, чтобы меня прикончить.
— Нам надо молчать, — строго предупредила дочь. — Вампиры нас услышат и сбегутся сюда.
— При твоем отце от молчания нет пользы, Олесенька, — возразила Галина. — Его пыхтеж упырь за десять километров прослухает.
Дальше люди бежали молча, напуганные тишиной пустынных улиц. Прячась за кустами и деревьями, я следовал за ними.
Семья остановилась перед редким осиновым забором, обвешанным косами чеснока и оплетенным искусственной виноградной лозой. За ним чернел двухэтажный некрашеный дом из осинового бруса. Нижний этаж дома занимал скромный ресторанчик, обозначенный линялой вывеской «Зайди Попробуй».
С трудом открыв два навесных замка, Василий вошел в неубранный пыльный дворик. Он поставил на чемодан рюкзак, передал брелок с ключами от дома жене, и стал прилаживать замки с внутренней стороны калитки.
Подождав исчезновения Галины с дочкой в темном доме, я вышел на обозрение Василия.
— Здорово, земляк, — я приветственно вскинул руку.
— Какой ты мне земляк? — недоверчиво хмыкнул Василий. — Знать тебя не знаю.
— По великому счастью мне выпало родиться и возмужать на благодатной земле, в деревне Лабелино, — я подошел к калитке.
— Не заливай, мужик, — Василий попятился. — Я всех деревенских помню в лицо. Тебя я никогда не видел, хоть ты и моложе меня. Уходи, откуда пришел. Не знаю, что ты за птица и чего тебе от нас надо. И знать не хочу.
— Позволь объясниться, дорогой земляк, я не птица, а созданье совершенно иной категории, — я признался в надежде продолжить общение. — Я вампир, — выпустив когти и клыки, я широко улыбнулся. — Зовут меня Тихон. Фамилия моя Подкорытин — Тарановский должна быть известна тебе с малолетства. Во времена, когда славный Пушкин ловил боязливую музу краешком гусиного пера, Лабелино находилось в моей, как это сейчас говорят, частной собственности. Я был самым богатым помещиком губернии, Василий. Как видишь, я много старше тебя. По времени юности мы с тобой разминулись маленько, но от этого не перестаем быть земляками. Ты согласен?
Василий отпрянул, заслонившись от меня руками, как от наваждения.
— Я тебя не пущу! Кыш! — он замахнулся на меня косой чеснока, но я не шевельнулся. — Да, я тебя вспомнил. Копия твоего портрета висит в нашем почтовом отделении. Но ты напрасно пришел, земляк (в этом слове отразилась вершина его гнева). Ты не получишь нас на ужин. Я не простачок, которого легко обдурить.
— Неужели я похож на голодающего, земляк? — я сыто улыбнулся, поглаживая живот.
— В твое время, земляк, народ придумал верную пословицу: «Чем больше ешь, тем больше хочется».
— Я не отрицаю, что люблю покушать. Но по вампирским законам не положено есть земляков. Оттого мы уходим из родных земель, скитаемся по чужим лесам, — я артистично приложил руку к виску.
— По образованию я не юрист, а инженер. Не изучал я ваших законов.
— А ты поверь родственной душе. Даю честное благородное слово не кушать тебя и твоих близких. Представь себе, земляк, мог ли я для того сюда прийти, чтобы съесть вас и не разузнать, что делается на малой родине. Да я бы скончался от любопытства. Я пришел, чтобы завязать дружбу с любезным земляком и регулярно получать важные известия из Лабелино, — я скрестил пальцы на груди, мечтательно заводя глаза. — О, если бы мог ты понять, несмышленый человек, как хочется мне спустя пару веков заново вдохнуть лабелинский воздух, учуять аромат луговой гвоздики…
— Я могу дать тебе понюхать гербарий дочери, — неожиданно предложил Василий.
— Премного благодарен, земляк. О большем счастии не смею мечтать, — я осторожно провел когтями по забору.
— Сейчас, — Василий побежал в дом.
Он должен был вернуться с ультрафиолетовым фонарем, однако он вправду принес гербарий и передал его мне.
Я открыл тетрадь и медленно втянул в себя воздух, зажмурившись. Терпкие запахи полевых цветов унесли меня в далекое прошлое, и опустили на сеновал в жаркие объятия крестьянки Дуняши.
Вздрогнув, я распахнул глаза и дико уставился на испуганного человека. Тот отступил.
— Назови мне свою фамилию, — прошипел я.
— Несмачный… — забормотал Василий. — Но я взял для оригинальности фамилию супруги. А моя, так сказать, де-девичья фамилия, — он безуспешно попытался найти подходящее слово. — Кузнецов. До революции все мужики нашей семьи работали кузнецами.
«Так и есть. Не подвело внутреннее чутье. Это МОЙ ПОТОМОК! Высшее произволение привело меня к родной семье. Да, это несомненно он. У него и тело по-барски рыхлое. Не кузнечьей он породы — моей».
— Твой пращур кузнец Гаврила был моим крепостным. Ох, славный был кузнец, а еще пущий оратор. Грамотой не владел, а речи толкал искрометные. Цицерона бы за пояс заткнул, — я решил, что потомка не обрадует известие о родственной связи с вампиром.
«Глазенки у него поуже моих, но тоже имеют серый оттенок. И усы жидкие — не довелось мне пощеголять с пышными усами», — я сравнивал облик Василия со своим человеческим портретом.
— Добрый день, — к забору подбежала Олеся.
— Отойди в сторонку, дочь, — испугался за нее Василий. — Это вампир.
— Правда — правда? — игриво подскочила девочка.
Я повесил на забор случайно порванную тетрадь.
«Еще одно мое потомство», — от радости у меня перехватило дыхание. — «Что за очаровательное дитя! Темненькая, черноглазая в мамашу, а мягкостью характера, как видно, в папашу уродилась. А глазки у нее так и крутятся. Видать, мое любопытство обитает в ее невинной душе».
