Может, я несправедлив к нему и он правда выполнил бы свое обещание, но я отказался от его подарка.
– Мне не надо земель, царь. Управление государством слишком сложное для меня дело.
Тогда Адмет предложил мне гору золота, драгоценных камней, множество рабов и заявил, что отказа не примет. Но когда он все же принял отказ, я не особенно волновался. Мне действительно не было нужно ничего из того, что он мог мне предложить.
В ту ночь некая служанка сама попросила о чести разделить со мной ложе, на что я согласился, так что вопроса о том, что было между мной и сестрой Мелеагра (который несомненно встал бы, откажи я служанке), не возникало.
Наконец я погрузился в глубокий сон. Но спать мне пришлось совсем недолго, всего несколько часов, потому что во сне мне явился царевич Астерион. Он еще не успел заговорить, а я уже понял, что он хочет предупредить меня о чем-то. Мне снилось, что мы с царевичем стоим в темной большой комнате, даже зале, продуваемой холодным ветром, врывающимся в открытые окна и двери. Я чувствовал, даже знал, что он собирается сказать нечто настолько ужасное, что проснулся весь в поту, задыхаясь, прежде чем успел услышать его слова. Юная служанка, делившая со мной ложе, испугалась и поспешно покинула комнату, и больше я ее не видел.
На другое утро я простился с царем и царицей при радостном гуле колоколов. Я помахал рукой Данни, последний раз посмотрев в ее волшебные зеленые глаза и на стройную фигурку. Я сел в свою лодочку и поплыл, почти оглохнув от восхвалений и пожеланий доброго пути. Я сгорал от нетерпения вернуться домой и повидаться с женой и сыном.
Теперь я отложу стило, чтобы собраться с духом для того, чтобы рассказать, что было дальше.
Я уже понимал, что для некоторых дел даже силы Геракла может оказаться недостаточно.
Следующая часть моего путешествия прошла без приключений. Немного дней минуло с тех пор, как я покинул царство Адмета, и вот я уже был в родных краях. Скорость «Небесной ладьи» позволила мне пересечь большую часть известного мира за какие-то часы вместо недель и месяцев.
Приблизившись к родным краям, я оставил лодку на том же месте, где в прошлый раз, и легким шагом направился домой.
Когда я уже был почти в виду стен Кадмеи, с трудом бредя по узкой дороге, я увидел впереди одинокую фигуру, черную на фоне закатного неба. Человек стоял неподвижно и ждал меня. Издалека еще я узнал копну курчавых черных волос и оттопыренные уши. Это был Энкид. Но он не бросился мне навстречу, так что какие бы вести он ни нес мне, они не были добрыми. У меня сердце сжалось, когда я подошел поближе и увидел лицо моего племянника и рубище, которое он согласно обычаю надел в знак скорби.
– Энкид, ты один? – сказал я, подойдя к нему.
– Остальные слишком боялись, – тихо ответил он. Его руки бессильно висели, и он отводил взгляд.
– Чего боялись? – спросил я. Хотя сейчас, глядя в прошлое, я думаю, что уже понял, в чем дело.
Мой племянник прибавил в весе со дня нашей последней встречи и даже немного подрос, но рубище скорбящего все равно болталось на нем мешком. Лицо его было настолько бледно, что был он похож скорее на больного, а не на удачно женившегося молодого человека.
Его голос тоже звучал неестественно.
– Геракл, во сне мне явился царевич Астерион и сказал, что ты возвращаешься. Он велел, чтобы я тебя встретил.
Повисло долгое страшное молчание. Затем Энкид все же сумел выговорить нужные слова, и я услышал, что мои жена и ребенок были жестоко убиты. И погибли они не от человеческой руки.
Мне показалось, что душа почти покинула мое тело от этой вести. Помню, что потом я видел все как бы со стороны. Я видел себя, беспомощно сидевшего на дороге в пыли, а надо мной склонился Энкид, стараясь избегать ответов на те ужасные вопросы, что роились у меня в голове. Словно безумный, я требовал подробностей.
Он рассказал мне, что тела моей жены и ребенка были погребены с почти царскими почестями. Эврисфей сам об этом позаботился. Трагедия очень опечалила его, и он передавал мне, что надеется вскоре сам, лично выразить мне свои соболезнования.
Энкиду пришлось помочь мне встать на ноги. Он со своей молодой женой отвели меня в свой большой дом, где мной занялись сначала слуги, потом лекарь.
Потом в течение многих дней я боролся с припадками бессмысленной ярости, когда ломал все вокруг – хорошо, что люди под руку не попадались. Но постепенно эти припадки прошли, и люди поняли, что теперь ко мне можно подходить без опасений.
Из того, что мне рассказали о том ужасе, который предшествовал моему возвращению домой, я понял, что Танат уничтожил мою семью в отместку за свое унизительное поражение.
Никто из других кадмейцев не пострадал. Никто не попытался защитить Мегану, да и как они могли это сделать? Я даже и не гневался на них. Еще не пришло время моего настоящего гнева. Я не видел царя и даже забыл и его самого, и его бронзовый саркофаг.
Какая жестокая ирония была в том, что он ждал опасности от меня и моего сына, когда он вырастет. От того, чего никогда не будет.
Шли недели. День за днем одиноко сидел я в своей комнате в доме племянника, иногда выходил на террасу, в то время как все, почти все боялись подойти ко мне. Однажды пришел Амфитрион и издалека пробормотал слова сочувствия.
Похоже, еще до моего возвращения Кадмеи достигли слухи о подвиге, который мне довелось совершить при дворе Адмета. Люди избегали меня и разговаривали обо мне шепотом, словно о каком-то богохульнике, повздорившем с могучим божеством.
Однажды – но я почти уверен, что это было только во сне, – сам Аполлон пришел утешить меня. Когда же я погрозил ему кулаком, он исчез, но наверняка это был просто сон.
И снова – на сей раз это несомненно было во сне – ко мне пришел царевич Астерион. Он говорил со мной спокойно, хотя даже во сне я замахнулся на него кулаком, как наяву я замахивался на моих друзей. На сей раз он ничего не сказал своим странным голосом, а просто отогнал от меня ночной кошмар, что начал охватывать меня, так что я, наконец, погрузился в забытье.
Со временем безумие горя отпустило меня. Все проходит. Наступил день, когда я снова услышал, пусть глухо, песни птиц за окном моей комнаты. Где-то в глубине дома Энкида вопил ребенок какой-то служанки, и то, что в мире еще есть дети, утешило меня.
Взяв себя в руки, я встал и сорвал с себя скорбные одежды. Я надел чистую тунику и вышел из дому, в котором прятался от мира, чтобы вдохнуть свежего живого воздуха.
Похоже, я обречен еще некоторое время жить, и сейчас я без содрогания принимал это. Спокойно я позвал слуг приготовить мне воды для омовения и масла, чтобы умастить волосы и мою юношескую бородку.
