— Понимаю, — согласился отец, он ненадолго призадумался и сказал: — Дай мне слово никогда не участвовать в боевых действиях против эльфов на земле Петербургской губернии.
— Даю слово, — сказал я.
Возможно, я погорячился, в жизни могло произойти всякое, но я понимал, что без моего обещания отец не даст своего — не нарушать перемирие. Однако на всякий случай я уточнил:
— Даю слово не участвовать в боевых действиях на территории Петербургской губернии против эльфов на стороне федеральных войск. Но оставляю за собой право защищать себя и своих близких где бы то ни было и любым способом.
— Хорошо, меня это устраивает, — сказал отец, протянул мне открытую ладонь и добавил: — А я обещаю не начинать никаких военных действий в отношении федеральной власти до окончания вашей спецоперации!
Я пожал отцу руку и испытал необычное чувство — будто нахожусь с ним на равных. Понятно, что молодой студент Кутузовской академии не мог быть по-настоящему равным грозному главе петербургских сепаратистов, но всё же мы пожимали друг другу руки не как отец с сыном, а как представители двух противоборствующих сторон. И я заметил, что отец смотрит на меня с гордостью. Возможно, впервые в жизни я это увидел столь отчётливо. Отец не разделял моих взглядов и ненавидел тех, с кем я был заодно, но я увидел в его глазах уважение. Это было неожиданно и, что ни говори, приятно.
— Но поверит ли тебе Романов? — спросил отец. — Не подумает ли, что я тебя обманул?
— Надеюсь, поверит, — сказал я. — У него не очень-то большой выбор.
— У тебя есть с собой телефон?
— Да.
— Дай его мне.
Я удивился и быстро достал из кармана телефон, разблокировал экран и протянул отцу аппарат. Отец взял телефон, набрал на экране номер и сказал:
— Пусть мне по этому номеру позвонит Воронцов. Я подтвержу ему данное тебе обещание. И возьму с него встречное обещание, сообщить мне об окончании вашей спецоперации в течение трёх дней с момента, как это произойдёт. Но имей в виду, если позвонит не Игорь Константинович, а кто-то другой, я после этого и с Воронцовым не буду разговаривать.
Отец вернул мне телефон, я вбил номер в память и на всякий случай его запомнил — полностью доверять гаджету в такой важной ситуации я не мог.
— А потом ты всё-таки нападёшь на федералов? — не удержавшись, спросил я, убрав телефон в карман.
— Потом я убью Романова, — спокойно ответил отец.
— Но почему ты не хочешь просто поговорить с ним? Он не убивал деда!
Отец не ответил сразу, он посмотрел на меня, да так, что мне показалось, будто он заглянул мне в самую душу, затем грустно улыбнулся, взял меня за плечо и сказал:
— Сынок, есть вещи, о которых трудно разговаривать, вот так прогуливаясь в саду.
— Но мы можем поговорить в другом месте и в другое время! — воскликнул я.
— Мы не будем разговаривать об этом никогда и нигде. Ты хочешь спасти своих друзей, я хочу тебе в этом помочь. Мы договорились, я дал слово, и на этом мы закрываем тему.
— Я всё понял. Могу я сейчас позвонить Ивану Ивановичу и рассказать ему о том, что до конца спецоперации федералы могут не ждать удара с севера?
— Звони, но поторопись! Нам уже пора идти — бабушка очень не любит, когда опаздывают на ужин.
