Это была самая большая комната в их доме, но ни Альфред, ни Ирма почти никогда не заходили сюда – не возникало необходимости в помещении таких размеров. В комнате все было заново выкрашено, вычищено, прибрано и все сияло, и все казалось ужасно неприятно новым. Целая бригада опытных в своем деле мастеров под надлежащим наблюдением Ирмы трудилась здесь в течение многих дней. О, у Ирмы был тонкий вкус! Она не выносила вульгарной окраски и грубой мебели. Но ей не хватало умения создавать гармоничное целое из отдельных частей, которые, будучи по отдельности исключительно хороши, полностью различались меж собой по стилю, времени создания, фактуре, цвету и материалу.
Каждая вещь выступала сама по себе. Ирма потребовала, чтобы стены были выкрашены нежным опенком бледно-кораллового цвета, а ковер для пола был выбран особого опенка зеленого, почти серого, во множестве ваз стояли цветы, никак друг с другом не соотносившиеся, и хотя каждая цветочная композиция сама по себе была хороша, цветы не создавали в комнате единого образа красоты.
Ирма не чувствовала, что такая отдельность и распотрошенность частей и деталей придавали приемному залу некоторую фривольность, очень далекую от той строгости, к которой она стремилась. Но именно это как раз и помогло Профессорам почувствовать себя не столь стесненными, ибо, если бы Ирме удалось достичь того уровня холодного совершенства, к которому она стремилась, они превратились бы в молчаливых, эмоционально замерзших людей, слоняющихся как привидения из угла в угол.
Ирма, проверяя все в сотый раз, ходила по своей длинной гостиной с таким видом, словно всю жизнь только и делала, что пыталась скрыть остроту своего носа и угловатость фигуры с помощью обильных шелков одеяния, драгоценностей, пудры и духов.
На южной стене, поближе к ее дальнему концу, располагались прекрасные двустворчатые стеклянные двери, выходящие в сад, окруженный со всех сторон высокой стеной; в саду имелись декоративные горки, сложенные из грубого камня, дорожки, разбегающиеся по всем направлениям и под невероятными углами, солнечные часы, маленький фонтан (который теперь, после того как Ирме в результате двухдневных битв удалось вынудить садовника прочистить трубы, весело плескался водой), решетки для вьющихся растений, парковая скульптура, беседки, увитые зеленью, и крошечный пруд с золотыми рыбками. Все это производило такое гнетущее впечатление на Доктора Хламслива, обладавшего тонким чувством меры, что, если ему приходилось пересекать этот сад, он всегда делал это с закрытыми глазами. А поскольку ему приходилось ходить здесь достаточно часто, то двигался он уверенно и с большой скоростью. Сад был полностью владениями Ирмы; здесь росли декоративные папоротники, мхи и маленькие странные цветы, которые распускались в самое непредсказуемое время, обычно ночью; для этих цветочков были выстроены миниатюрные гротики, в которых они мерцали своими необычными расцветками.
Только в глубине сада можно было встретить естественные проявления природы, но и там она была представлена лишь десятком прекрасных деревьев, которым было позволено расти так, как им того хотелось. Но трава вокруг них была тщательно подстрижена, а под их сенью стояло несколько плетеных кресел, поставленных весьма неудачно.
В этот вечер в небе стояла полная луна. И ничего удивительного – ведь Ирма позаботилась и об этом.
Она подошла к стеклянной двери, ведущей в сад, и в очередной раз восхитилась увиденным; призрачный сад, залитый серебряным светом, лунные лучи, играющие в струях фонтана; таинственные силуэты решеток, заросшие вьющимися растениями, и сама луна, отражающаяся в пруду. Правда, видела она все это не очень ясно – о чем можно было лишь пожалеть, – но она должна была выбирать: либо надеть свои темные очки и соответственно выглядеть менее привлекательной, либо смириться с тем, что мир вокруг нее будет немного не в фокусе. И она выбрала последнее. В конце концов, совсем не так важно смотреть на залитый лунным светом сад и видеть все детали. А то, что все было несколько не в фокусе, даже прибавляло всему таинственности, погружая Ирму в некоторый душевный туман, из которого старая дева и не стремилась выбраться. Но как она будет различать приглашенных гостей, одного Профессора от другого? Сможет ли она уловить тончайшие проявления чувств, направленные на нее (если таковые, конечно, будут)? Все эти почти незаметные подрагивания губ, эти легкие прищуривания глаз, эти появляющиеся у глаз морщинки, эти легкие взмахи бровей? Неужели она ничего этого не сможет увидеть?
Когда она сообщила брату о своем намерении не надевать очки, он посоветовал ей снять их не менее чем за час до того, как должны были прийти гости. И какой правильный совет он дал! Ирма была уверена, что совет был хорош, ибо через некоторое время после того, как она сняла очки, головная боль, возникшая вследствие этого, прошла, она постепенно привыкла к расфокусированному миру и, несмотря на опутывающие ее шелка, могла позволить себе риск двигаться все быстрее. Но все же отсутствие очков создавало массу неудобств. И хотя расплывшиеся очертания сада, залитого лунным светом, вызывали в ней ускоренное сердцебиение, Ирма сжимала и разжимала кулаки в порыве легкого игривого возмущения от того, что родилась с такими плохими глазами.
Ирма позвонила в колокольчик. В дверях возникла чья-то голова.
– Это ты, Моллуск?
– Да, мадам.
– Ты надел войлочные туфли?
– Да, мадам.
– В таком случае ты можешь войти. И Моллуск вошел.
– Посмотри внимательно вокруг себя, Моллуск! Я говорю, посмотри внимательно вокруг себя! Нет, нет, нет! Возьми щетку для вытирания пыли! Нет, нет, подожди! Я сказала: подожди! (Моллуск стоял не двигаясь.) Я позвоню в колокольчик. – Ирма позвонила; в дверях появилась еще одна голова. – Это ты, Ткан?
– Да, мадам, это я, Ткан.
– Вполне достаточно сказать: да, мадам. Совершенно достаточно. Как тебя точно зовут, совсем не важно. Это не имеет никакого значения, никакого. Отправляйся в кладовую и принеси перьевую щетку для Моллуска. Иди, иди. А где ты, Моллуск?
– Я тут, рядом с вами, мадам.
– А, да, действительно. Ты побрился?
– Да, и весьма тщательно, мадам.
– Прекрасно, Моллуск. Мои глаза меня подводят. Твое лицо кажется таким темным… Ты должен, так сказать, не оставить здесь камня на камне, не пропустить ни единого. Ты меня понимаешь? Пройдись по гостиной, туда-сюда, туда-сюда, много раз, без остановки – ты понимаешь меня, Моллуск? Ткан должен быть все время рядом с тобой. Ты должен искать пылинки, которые, может быть, я сама не заметила. Так ты надел войлочные туфли? Кажется, ты говорил, что надел?
