— Ну, так как? — Бивень поочередно посмотрел в глаза трояндичам: — Поможем друг другу? По рукам?
— Север — верен, — глядя в сторону, произнесла Ния.
— Восток — морок, — кивнул Вий.
— Юг — юрок, — решительно сказала Алиса.
— На Западе — западня! — закончил Субудай и посмотрел на Коловрата.
— Ладо… — ощерился он, — Но Троянда — наш!
Перед каникулами время становится резиновым, как бубль-гум. Оно тянется, тянется, тянется… Вроде понедельник давно прошел, но конец недели все никак не наступает, и проснувшись утром, ты понимаешь — сегодня все еще среда, а вовсе никакая не пятница.
Митя Филиппов уныло посмотрел в зеркало на свое мокрое после водных процедур лицо, вытерся пушистым китайским полотенцем и отправился на кухню, откуда аппетитно пахло гренками.
За завтраком пришлось ответить на дежурные, но полные искреннего интереса вопросы отца по поводу оценок. Впрочем, Мите тут особо напрягаться не пришлось — учился он в последнее время, по выражению одноклассницы Самойки, «удачненько», то есть почти без троек.
Проглотив безвкусное какао, Митя чмокнул маму в щеку и, быстро одевшись, поспешил в школу. Торопливо перебегая дорогу, он с тоской представлял, каково будет сегодня отсидеть шесть уроков, а в голове почему-то вертелась дурацкая фраза, услышанная накануне от Олега Трофимовича: «Раньше сядешь — раньше выйдешь».
Весь первый урок — скучнейшую алгебру — Митя зевал. Математичка Варвара Александровна объясняла у доски что-то про способы решения уравнений с двумя неизвестными, бойко стуча мелком и время от времени оглядывая класс, но смысл сказанного ею все время ускользал от Мити.
От нечего делать он начал размышлять о прочитанном накануне у учителя Цинь Линя. Вчера вечером Митя как раз одолел пятую главу: «Преображение мира путем совершения благих деяний». С китайской основательностью и дотошностью автор приводил в ней множество примеров того, как великие воины прошлого, записные рубаки и отчаянные сорвиголовы, не гнушались спасать утопающих, одаривать серебром бедняков и переносить немощных старцев через уличную грязь.
В конце главы Цинь Линь делал вывод, потрясший Митю своей простотой и значимостью: «Лишь тот муж может считаться благородным, кто к закату дня вправе сказать своему внутреннему Будде: „Сегодня я уменьшил зло в этом мире ровно на одно деяние“».
Правда, Митя не совсем понял, кто такой «внутренний Будда», и после долгих размышлений решил, что так витиевато Цинь Линь поименовал совесть.
Почему-то «внутренний Будда» виделся Мите этаким хитрованским старикашкой с длинными усами. Ты ему: «Я сегодня уменьшил зло на одно деяние — старушку через дорогу перевел!» А он в ответ: «Хе-хе! Это ерунда. Вот если бы ты преступника настоящего поймал!»
Бум! — Митина голова стукнулась о лежащий на столе учебник. «Этак я сейчас усну», — понял он, давя очередной зевок. Нужно было срочно придумать себе какое-нибудь занятие. Повертев головой, Митя собрался уже написать Самойке записку с предложением нарисовать ее портрет, но тут ему на глаза попался Антошка Петров, сидевший через ряд.
Бледный, неестественно прямой, он старательно записывал все, что говорила учительница. Но даже не это показное и непривычное для шизанутого романтика Петрова усердие поразило Митю.
На щеке Антона, чуть ниже скулы, он отчетливо разглядел маленькую черную бабочку, не то нарисованную гелевой ручкой, не то тонким фломастером.
«О! Совсем Петрович крышей съехал со своим глумством», — усмехнулся про себя Митя, но усмешка получилась невеселой. Антошка никогда не был Мите ни другом, ни приятелем, и тем не менее странный вид и поведение одноклассника встревожили Митю.
— Петрович! Эй, Петрович! — громким шепотом позвал он.
— Филиппов! Немедленно прекрати! — тут же среагировала математичка. — Послезавтра будет самостоятельная — вот там и посмотрим, насколько внимательным ты сегодня был на уроке. Кстати, это всех касается…
Но несмотря на грозный тон учительницы, Митя даже не повернул головы в ее сторону. Его поразили совершенно пустые, стеклянные глаза Антона и его реакция — едва услышав: «Кстати, это всех касается…», он втянул голову в плечи, еще сильнее выпрямил спину и застрочил ручкой с такой быстротой, словно участвовал в соревнованиях по скорописи…
…На перемене Митя подошел к оставшемуся сидеть в классе — следующим уроком была геометрия — Антошке и навис над ним:
— Петрович, колись — что с тобой? Наркота?
Повернув голову, Антон несколько секунд молча глядел в сторону, потом сказал тихим, бесцветным голосом:
— Тому, кто свободен, не нужно крыльев — он умеет летать сам…
Поперхнувшись словами, Митя вытаращился на одноклассника, но тут в класс влетели дежурные, и с воплями:
— Варвара велела проветрить! — принялись выгонять народ из кабинета.
Митя уходил последним. От него не укрылось, как послушно и быстро выполнил приказ дежурных Антон.
«А ведь раньше он бы огрызался, хамил… да и не ушел бы, пожалуй. Из чувства протеста не ушел бы, — припомнил Митя. — Нет, тут что-то не так. Тут, как говаривал Буратино: „Какая-то стрр-р-рашная тайна“».
Тайна! У Мити сладко защемило сердце. Перед глазами встали строки из любимого Цинь Линя: «Столкнувшись же со странным, надобно проявить любознательность и отвагу, дабы расширить горизонты познанного».
— Надобно проявить любознательность и отвагу! — сообщил прогуливающейся в коридоре Самойке Митя.
— Чего? — не поняла девочка.
— Буду расширять горизонты познанного и уменьшать зло на одно деяние! — улыбнулся в ответ Митя.
* * *
Весь день Митя следил за Антошкой. Ну, точнее, не то чтобы следил (чего тут следить, если объект слежки сидит через ряд!), а так — из виду не упускал, особенно на переменах. Впрочем, Петров никаких попыток улизнуть не делал — сидел на уроках робот роботом, в перерывах бродил по коридорам, заторможенностью своей напоминая карпа из рыбного магазина. Наблюдая за ним, Митя укрепился в версии о наркотиках, и в мечтах уже видел, как он подкараулит момент встречи одноклассника с наркодилером, а потом позвонит Громыко.
Шестым уроком в расписании значилась история, но в самом конце физики в класс вошла завуч и объявила, что историчка заболела, и вместо нее урок проведет другой преподаватель, причем в своем кабинете.
Второй школьный кабинет истории находился на четвертом этаже, в самом конце коридора. После звонка, дружно негодуя на несправедливую судьбу — нет, чтобы отпустить людей! — класс поплелся через всю школу, по пути теряя наиболее несознательных учеников.
