И ведь ничто не предвещало! Хоть бы какое-то знамение, самое завалящее! Но мир был полон неги и солнечного света, а тропинка, отходящая в сторону от дороги на портовый город, так и заманивала с жаркой равнины в тень рощи, завлекала видом недальней деревни с базаром у околицы. Как было не свернуть, не спуститься с гребня холма в нарядную, как реклама кефира, долину – отдохнуть, осмотреться, поесть по-человечески. Макар не капризничал. Он и сам понимал, что тянуть с возвращением в столицу не стоит. Но уйти вот так, даже не оглядевшись? Покинуть дальний закоулок чужого мира бегом, как испуганные зайцы?
Алёна тоже хороша. Жара и пыль порядком подпортили ей внешность (хотя так казалось ей одной) и характер (а это уже была точка зрения Макара). Поэтому она слишком охотно позволила себя уговорить. Подумав так, Макар тут же устыдился. Нехорошо это – перекладывать вину на женщину. Что с нее взять – слабое, зависимое существо. Нет, это он сплоховал, его вина.
Деревня была большая. Не заурядное поселение, а настоящий административный центр: почта, сельсовет, церковь. Или кто тут у них вместо священников – жрецы, маги? И это обстоятельство тоже должно было насторожить Макара, отбить охоту совать нос туда, где они рисковали столкнуться с лицами, облеченными властью, будь то над людьми или над стихиями. Но деревня выглядела такой сонной, такой безукоризненно провинциальной! Жители округи, по виду все как один простаки, лениво бродили между телегами с товаром – не столько тряхнуть мошной, сколько прицениться и почесать языки. Посреди торжища красовалась достопримечательность, да такая, желанней которой в летний полдень не найти: источник, почти фонтан, полный журчащей воды. Издали ощущалось, какая она холодная, вкусная даже на вид. Алёна надолго припала к каменному бортику в животворной тени навеса. Сначала пила, а когда поверхность воды разгладилась, присмотрелась к своему отражению и, нахмурившись, принялась приглаживать прядки над ушами. Макар не понимал, что она делает и чего пытается добиться, Алёна была прекрасной независимо от расположения прядок. Сам он быстро, в два зачерпа, утолил жажду и предался истинно мужской страсти – поиску пищи.
Еда сыскалась тут же, у бабушек-торговок, настойчиво рекламирующих всяческую снедь собственного изготовления. От наших, которые у метро стоят, они отличались разве что одеждой, и то не сильно. Бабка, она и в иномирье бабка, одета в нечто бесформенное и теплое не по сезону, на голове намотано черт знает что, а что в глазах недоверие и укор, так, может, и у них тут старухи не одобряют молодежи и бегают от милиционеров, или кто тут за порядком следит. В общем, Макар не заметил ничего подозрительного ни в местном фастфуде, ни в его продавщицах. Присмотревшись к ассортименту, он затребовал две поджаристые лепешки с начинкой из белесых катышков, крохотных ошметков мяса (мужчине нужно мясо!) и пригоршни зелени (наверняка Алёна обрадуется). Старуха назвала цену, и тут Макар встал в тупик. О здешней денежной системе он ничего не знал, запрошенную торговкой сумму не мог оценить даже приблизительно – много это, мало или по-божески, – а в довершение всего деньги-то остались у Алёны, в кошеле, привешенном к поясу. Он оглянулся на повелительницу (та ничего не замечала, склонившись над водой) и воровато потянулся к опостылевшему ожерелью.
– Бери, бабка, бусики, давай еду.
Та отшатнулась, руками замахала:
– Да ты что, ополоумел, что ли?
Соседки по ряду тоже воззрились на Макара с суеверным ужасом. Видимо, он пытался сделать нечто, по здешним меркам, невероятное, а может, неприличное. Может, это предложение задевало нравственность старых перечниц. Макар хлопнул себя по карманам и не сдержался, выругался сквозь зубы. Во-первых, деньги все равно у Алёны, сколько себя ни охлопывай, а во-вторых, карманов на месте тоже не обнаружилось. Он и забыл, что до сих пор таскается в штанах, вывернутых наизнанку. Давно следовало переодеться. Зачем вообще понадобилось такую глупость делать?
За всеми этими мучениями где уж было заметить, что одна из старух, переглянувшись с товарками, выскользнула из-за импровизированного прилавка и ушкандыбала с озабоченным видом. Тем паче подоспела Алёна, расплатилась с бабкой малой серебряной монеткой и улыбкой на миллион. И во рту у Макара наконец захрустело упоительно-вкусное, острое и свежее кушанье.
– Ну куда тебя понесло? – выговаривала Алёна своему беспокойному спутнику, удалившись с ним в холодок. – Сказать не мог, что с голоду умираешь?
– А чего ты к бассейну приклеилась?
– А чего ты в ряды без денег сунулся?
Макар вспылил:
– Знаешь, надоело у тебя каждую копейку клянчить!
– Ты прямо супруг-подкаблучник, решившийся на бунт, – хихикнула Алёна.
– Сдурела? Вот еще!
– Копия! Тренируешься, да?
– Чего-чего?
– Я, может, еще не собираюсь за тебя замуж-то выходить...
– Чур, чур меня! – Макар мелко закрестился. – Была охота ведьму под венец вести!
– Ну, знаешь... – Алёна тут же перестала веселиться и с полуоборота завелась. – Ты вообще-то мой раб, забыл?
– Какой еще раб?
– Господи, ты забыл. Наш уговор, маскарад, помнишь?
Макар остановился на полуслове с недожеванным куском во рту. Проглотил, и это было последнее, что он успел сделать по собственной воле. Их обступили невесть откуда взявшиеся мужички с пиками из заостренных жердей. Было их не так много, как показалось на первый взгляд. Но все как один плечистые и несентиментальные, что на первый взгляд, что на десятый; творить геройства в таком окружении не хотелось совершенно. Возглавлял мужичков пузатый человек в годах, важный, как ведерный самовар, без пики, но при дубинке причудливой формы, предмете явно ритуальном. Из-за локтя официального лица – такое у него было лицо, совершенно официальное, – выглянула старушенция с быстрыми недобрыми глазками.
– Он это, он, раб давешний. Сразу нам чудным показался. Держится вольно, и разговор не наш, и вся повадка.
– Ожерелье рабье чуть не снял, хотел на снедь выменять, – подхватил старушечий голосок с другой стороны.
– Ваш раб, госпожа? – вежливо, но твердо осведомился сановник, после того как с одобрением оглядел все сто шестьдесят четыре сантиметра Алёниной красоты.
– И эту хватайте, господин на́больший, – сурово вмешалась третья старушенция, та самая, что продала Макару еду. – Она мне монету фальшивую дала. Одна шайка-лейка.
Стража тут же придвинулась вплотную, с лица их начальника, названного на́большим, напрочь пропала любезность. Макар, начитанный в истории, их не осуждал – фальшивомонетчиков в традиционных культурах ну очень сильно не любят. Хорошо, если не вздернут их с Алёнкой прямо тут же, на площади, или в котел с кипящим маслом не сунут без долгих разговоров. А в ладонь на́большего уже лег светлый кругляш с рисунком, в котором московские гости с ужасом опознали птицу-мутантку, широко раздвинувшую ноги и головы. Была ли виной невнимательность, случайность, или же все силы мироздания ополчились против них, да только Алёна ухитрилась расплатиться родным рублем.