«Пилите, Шура, пилите».
Скорчившееся зародышем, неподвижное тело Верьяна, покрытое ошметками побуревшей шкуры и слизью с подсыхающей корочкой, вызывало у меня минимум энтузиазма. Если точнее, имело место его полное отсутствие. Правое плечо ныло при каждом неосторожном движении, хотя боль постепенно сходила на нет. К сожалению, регенерация почему-то не действовала на пораненные запястья – грязные, пропитанные потом бинты набрякли от крови.
У пришедшей в себя Эоны также поубавилось благородного рвения. Прямо-таки на порядок. Ей определенно было не до высокого и вечного – согнувшись вдвое, она расставалась с завтраком, поддергивая так и не завязанные концы то и дело распускающейся шнуровки. За последние пятнадцать минут подругу стошнило уже дважды.
«Сотрясение мозга?» Скорее желудка.
Только что сменивший ипостась – зрелище, да еще при ярком солнечном свете, малоаппетитное. Однако в свое время на занятиях аалоны Рениты брезгливости у меня даже не то чтобы поубавилось, ее отшибло практически начисто: все происходящее нисколько не мешало чувству голода крючить внутренности. Традиционный уже перерасход Силы отзывался в животе болезненной, сосущей пустотой. Трясущимися руками я извлекла из сумки мясной пирог (приятное напоминание о гостеприимстве Лешеро) и жадно впилась зубами в его крошащуюся мякоть, не обращая внимания, что подругу скрутило в очередном мучительном приступе.
«Стерва ты, с луженым желудком вместо сердца!» – сообщил мне страдальческий взгляд Эоны.
Здоровенный пирог был слопан в несколько укусов. Жалея, что нет еще парочки таких пирожков, а лучше даже трех-четырех, я с опаской приблизилась к Верьяну на расстояние вытянутой руки и вытащила Неотразимую из ножен. Ее металл устало потускнел, а на безупречном доселе лезвии появились крохотные зазубрины.
– Рель, ты чего? – испуганно вскинулась подруга, забыв о тошноте.
Не отвечая, я легонько потыкала мечом лежащее передо мной недвижимое тело. Наемник будто находился в состоянии комы, совершенно не реагируя на осторожные уколы Неотразимой.
– Он… он умер? – Пошатывающаяся Эона встала напротив: во взгляде – беспокойство, в голосе – слезы.
Изумленный взгляд был ей ответом. Упаси этот самый, Единый, уж не влюбилась ли наша доморощенная феминистка?!
«Вполне может быть: во все времена женщины любили подонков». «Любили» – не совсем верное в данном случае определение. Скорее мерзавцы – это вызов женскому самолюбию и гордыне, подначка судьбы-насмешницы…
В глубокой задумчивости я потерла нос, однако, спохватившись, что копирую любимый жест одного знакомого наемника, тотчас прекратила.
– Да вроде живехонек. – Дождешься от этого нахала, как же!
К еще большему моему изумлению, светловолосая присела на корточки и несильно потрясла Верьяна за плечо.
– Тогда что с ним? – Она отдернула руку и покраснела, будто наемник собирался сейчас открыть глаза, чтобы с фирменной улыбочкой выдать очередную скабрезность.
Браслет на левом плече горячо не возмущался, поэтому я убрала оружие обратно в ножны и тоже опустилась на колени рядом с Верьяном. Его кожа явственно отливала тем оттенком нежно-зеленого, что уже был мне знаком по пребыванию в хмеловском подвале.
– Точно не скажу… – Я сковырнула ногтем с косички присохшую шкурку. Та довольно-таки легко отстала, за ней тянулась тонкая нить слизи. – По симптомам его состояние весьма похоже на коллапс, наступивший вследствие двусторонней принудительной трансформации.
– Колпас принудительной транф… трас… чего?
– Коллапс принудительной трансформации.
– А-а-а… понятно, – протянула девушка таким тоном, что сразу становилось ясно, что ни черта ей непонятно.
– Да оборотень наш Верьян. – Практика показала, что в случае с Эоной лучше сразу все рассказать, чем потом мучительно пытаться находить объяснение своим поступкам. – В отключке он из-за смены ипостаси: перекинулся два раза подряд, да еще не в цикл, вот и переутомился.
Я внимательно оглядела покрытый слизью чешуйчатый кусочек шкуры, затем поднесла к носу и осторожно принюхалась. Запах не сказать чтобы очень приятный (резкий, мускусный, с кислинкой), но вполне терпимый. Расхрабрившись, я содрала пласт шкуры потолще.
«Не совестно беззащитных обдирать?» Верьяну-то все равно, а мне на досуге будет очень полезно с зельями поэкспериментировать.
Не выдержав зрелища добычи и упаковки ценного ингредиента экспериментального оборачивающего эликсира, подруга поскорее отвела взгляд, боясь возвращения тошноты. Видимо, поэтому до нее не сразу дошла сообщенная мной информация.
– Оборотень?! – Она отпрянула столь резко, что не удержалась на ногах и плюхнулась на землю.
– Оборотень.
Наши взгляды пересеклись.
– А кем он оботн… обор… перекидывался?
Светло-карие глаза были наполнены ужасом, недоверием, непролитыми слезами. И на самом-самом донышке тяжелел яд отвращения. Придет время, и он отравит все прочие чувства. Вот вам и вся любовь…
– Лучше и не спрашивай – спать крепче будешь. – Я перевела виноватый взгляд с подруги на объект ее чувств.
Тело наемника было неподатливое. Точно каменное. Мои попытки его распрямить не увенчались успехом. Если бы не слабое дыхание, можно было решить, что передо мной вообще труп. С некоторой опаской приподнятое веко обнажило нормальное глазное яблоко: из лимонно-желтой радужка вновь стала золотисто-коричневой, привычно круглый зрачок пусть едва заметно, но на свет реагировал.
– Похоже, это у организма защитная реакция. Побудет в таком состоянии пару деньков – станет как новенький. А нам-то что с тобой прикажешь делать, Веарьян Илиш?
Вопрос, понятное дело, остался без ответа.
– Ладно, вечереет уже. – Я поднялась с корточек, по очереди обтирая липкие ладони о штаны. Настороженно прислушалась к самочувствию – на заклинание какой мощности достанет Силы. – Пошли овраг какой поищем: надо успеть тело спрятать до темноты.
Перебирая землю руками, светловолосая попятилась от меня в священном ужасе.
Хокпекты и правда оказались, как точно охарактеризовала поселение Кирина, «дырой, какую еще поискать». Даже надвигающийся вечер не красил этот захолустный пограничный городок, а стремительно густеющие тени захламляли улицы наравне с мусором. Ограждения, как такового, у Хокпектов не было: ни высоких каменных стен, ни хотя бы крепкого, острого частокола. Поселение окружала символическая каменистая насыпь, лишь усиливающая сходство с общественной свалкой. В довершение удручающей картины над переполненными сточными канавами роились тучи мошкары.
