В довершении ко всему я, напряженно вслушивающийся в каждый шорох и перелив ветра все утро, перестал различать музыку сфер и теперь мог не заметить Полог. Хуже, кажется, быть просто уже не могло.
Неожиданно я вздрогнул, как будто почувствовав или услышав сбившийся ритм, переход на другую мелодию. Что-то изменилось, и прежде сонно-недвижимый воздух, не шелохнув ни веточки, ни листочка, обнял меня теплым, пахнущим цветущими яблонями ветром. Стрелочка остановилась, испуганно заржав.
Не знаю, как звучала песнь Полога для моих спутников — ветром ли, неясным беспокойством, томление в груди чем-то иным, — но они услышали ее, несомненно, и замерли в нерешительности.
— Надо же, — пробормотал Нэльвё у меня за спиной. — Я уже не верил.
Я спрыгнул с лошади и, отбросив поводья, не оглядываясь, шагнул вперед, на укрытую тенью густых крон поляну. Ветер вновь налетел, захлестнул, закружил — так весело, так радостно, что устоять на ногах было невозможно…
Закружил — и резко стих, будто вспугнутый кем-то.
Тем, кого я ждал.
— Приветствую тебя, Извечный, — почти пропел я на аэльвском. — Пропусти меня и тех, кто со мной. Меня ждут.
— Кто тебя ждет, elli-e Taelis? — певуче спросил Лес голосом одной из прячущихся в кронах fae. — Мы не видим.
Я, хоть и ждал этого вопроса, все равно вздрогнул, боясь не сказать — услышать ответ, жестокий и беспощадный.
Ответ, с которым, казалось, давно смирился, но который не готов был услышать.
…И дело, конечно, совсем не в Лесе, Совете и драконах.
— Миринэ из дома Ллиэн, — проговорил я так спокойно, как мог — но голос все равно предательски дрогнул при звуках этого имени. Едва заметно, почти не слышно, но Лес почувствовал… и замолчал.
«Ответь мне».
«Узнай сам».
Я криво улыбнулся.
«Вот как? Сам»?
— Путь открыт, elli-e.
Воздух задрожал, завибрировал тысячью шепотов и шепотков, и вновь порыв ветра — уже не сладкого, а нестерпимо горького, как полынь — закружил меня, увлекая за собой. Хотелось забыть обо всем — только идти за ним, яснокрылым, свободным, по отмеренной им дороге…
— …но только тебе.
Я вздрогнул, очнувшись от наваждения.
Нежная мелодия флейты и арфы, играющая в переливах ветра, оборвалась. Вытканный ей путь растаял в размеренном дыхании полдня.
Вытканный мне, но не мой.
Потому что я не один.
— Они со мной, — негромко, со спокойной уверенностью сказал я, выискивая среди гибких теней, мелькающих среди крон, Глас Леса — его Хозяйку и его любимицу.
Поляна задрожала зыбким маревом, как наваждения далеких южных земель. Прячешься, зеленовласая, светлоокая?
— Ждали тебя.
Голос — легкий, едва слышный, обманчиво нежный. Как ветер месяца Первых гроз, гуляющий в кронах и гладящий ресницы, но каждое мгновение готовый обернуться жестокой бурей. Голос Хозяйки.
Она почтила меня разговором, но почему-то предпочла остаться безликой тенью.
— Не думал, что есть вещи, для которых недостаточно слова elli-e Taelis, — я улыбнулся одними уголками губ. — Я ручаюсь за них, Хозяйка. Впусти нас. Наши помыслы чисты, и Путь ведет через Лес. Ты знаешь это.
— Ты привел смертную, elli-e Taelis, — в голосе — ни осуждения, ни укора, только спокойное безразличие и то невыразимое величие, которое есть в каждом слове, каждом движении младших из aelvis, слышащих Волю. Им неведомы чувства, страсти, как неведомы стремления и свобода. Для них нет «я», только «мы». Мы — Лес, мы — озеро, мы — небо и звезды…
Мы — Воля.
— Она не может войти.
— В ее жилах — кровь aelvis. Это и ее Путь.
— Не все то Путь, что выбрал ты, — сказала она, и в голосе, спокойном и отчужденном, все же прорезались нотки… чего? Укора? Недовольства? Насмешки?
— Не все, — согласился я и упрямо повторил, несмотря на то, как болезненно вздрогнул от ее слов: — Но это — наш Путь. Пропусти нас.
Ее ответ разлетелся ворохом осенних листьев, ветром, толкнул в грудь, ударил в лицо. Поляна вдруг дрогнула — и исчезла. Я вновь стоял посреди леса — такого же, как и всегда. Но теперь в каждом прикосновении ветра, в каждом касании слышался его голос и его воля.
Что она хотела сказать, почему противилась?
И почему повторила вслед за Нэльвё то, чего я больше всего боялся услышать?..
Путь, уже стелящийся передо мной, Путь, в который я действительно поверил — впервые за столько лет! — и на который я нашел силы встать, теперь казался неверным, неправильным.
Почему она так сказала?
И почему — не первая?
— Так и будем стоять? Что-то не так? — вскинул бровь Нэльвё, обрывая мои метания. Наши взгляды встретились, впервые за это утро — и я неожиданно успокоился.
«Нет, — с какой-то странной, непоколебимой уверенностью понял я. — Я не отступлюсь. Даже если я не прав».
И, вскочив в седло, первым направил лошадь вглубь Леса.
* * *
Деревья становились все выше, все старше, и между их древних, исполинских стволов теперь можно было проехать вдвоем. Колючий кустарник, цепляющийся за одежду и раздражающий этим нас всю дорогу, почти сошел на нет. Огненно-рыжими росчерками взвивались по стволам юркие белки. Непуганые, не знающие людей лани только удивленно склоняли головы, посверкивая темными влажными глазами, не убегая. Птицы, не таясь, сидели на низких, нависающих над лесными тропками ветках. Звонкие, переливчатые голоса летели вперед, сквозь лес, путаясь в раскидистых кронах и нависающих над лесными тропками ветках и уходя ввысь, к невидимым за листвой небесам.
Нис-Эвелон вынырнул, как и все в Лесу, неожиданно. Просто вдруг свет, до того мягко льющийся сквозь листву, больно ударил по глазам. Деревья расступились.
Я подхлестнул лошадь — и она сорвался спорой рысью, вырвавшись вперед. Камелия ойкнула, но почти сразу в бойкий топоток Стрелочки, летящей по лесу, вплелись еще два.
Мы перемахнули через поваленное бревно, поднялись по руслу высохшего ручья, шуганули так некстати выбравшихся на поляну зайцев — и скакали, скакали вперед, наперегонки с ветром, тоже неистово смелым. Будто и он рвался на волю.
Стволы мелькали, слившись в одно сплошное чередование света и тени. И когда мы, наконец, вылетели на обрыв, Камелия восхищенно выдохнула:
— Как же красиво…
Золото дня потоком чистого света лилось в долину, которую, как в ладонях, держали горы. Белые, чуть розоватые в лучах солнца домишки нис-Эвелона казались диковинными цветами, распустившимися среди зелени и бурных звонкоголосых рек.
Я приставил ладонь к глазам, пытаясь разглядеть водную дымку, среди которой всегда дрожали, переливаясь, семь радуг.
