Неважно, видно ли что в лунном свете и сколько рядом зрителей — один ошалевший от падения колдун или тысяча греческих кораблей с бесстыже глазеющими на нее солдатами. При любых обстоятельствах, всегда и везде Елена обязана оставаться Прекрасной.
Проскакав в одиночестве с Маргаритой за спиной изрядное расстояние, Мак оказался на опушке леса. Неподалеку он увидел постоялый двор, над крышей которого вился дымок. Это очень кстати для человека, только что улизнувшего из лап смерти: тут можно прийти в себя и передохнуть. Мак остановился у постоялого двора, спешился, помог Маргарите спрыгнуть с лошади, привязал своего верного скакуна к коновязи, предварительно напоив водой из бочки, стоявшей поблизости. После этого они с Маргаритой зашли внутрь.
Хозяин заведения был занят самым обычным делом — чистил медную кастрюлю, в дальнем конце большой комнаты уютно горел камин, у которого сидел — спиной к вошедшим — и грел руки над огнем какой-то путешественник.
— Доброе утро, достопочтенные путники, — приветствовал их хозяин. — Не желаете ли по чарке коньяка для аппетита?
— Рановато для выпивки, — сказал Мак и потянув носом, добавил: — А вот от вашего горячего елового отвара не откажемся.
— Присаживайтесь к огню и отогревайтесь, — радушно пригласил хозяин постоялого двора. — Вы правильно учуяли, у меня как раз настаивается отвар еловых шишек. Сейчас принесу вам по кружке.
Мак прошел к камину и, вежливо кивнув в знак приветствия, присел у огня рядом с мужчиной богатырского вида. На незнакомце был длинный плащ с поднятым капюшоном, который скрывал его лицо. Поблизости стоял прислоненный к стене лук.
— Доброе утро, — произнес незнакомец и откинул капюшон.
Мак внимательно всмотрелся в его лицо и сказал:
— Мне только кажется или мы где-то встречались?
— Быть может, вы видели мой бюст в музее, — ответил незнакомец. — Меня зовут Одиссей, и то, как я сюда попал из предместий Тартара, составляет целую увлекательную повесть, которую я бы вам рассказал, будь у нас время. Но времени, увы, нет… Вы, часом, не Фауст?
Одиссей говорил на древнегреческом языке времен Гомера со слабым итакским акцентом, который Мак с легкостью понимал, поскольку Мефистофель пока не отнял у него дар понимать все языки, в том числе и мертвые.
— Да, — сказал Мак и тут же, спохватившись (береженого Бог бережет), уточнил: — Я имею в виду, что я его немного знаю. То есть мне приходилось как-то выполнять кое-какую работенку для Фауста под его фамилией, но теперь у меня, кажется, пропала охота продолжать в том же роде…
— Вы тот Фауст, который путешествует с Еленой Прекрасной? — спросил Одиссей.
— Нет, с ней путешествует тот, другой, — ответил Мак. — Я странствую с Маргаритой.
Он хотел было представить Маргариту, но увидел, что девушка прикорнула за столом.
— Но вы, если я правильно уловил, тоже называете себя Фаустом? — сказал Одиссей.
— В настоящее время я играю роль Фауста в состязании, которое затеяли силы Тьмы и силы Света. Однако подлинный Фауст норовит вытеснить меня вон.
— И что вы намерены предпринять в этой ситуации? — поинтересовался Одиссей.
— Говоря по правде, не знаю, — сказал Мак. — Что-то у меня совесть начинает восставать против того, что я играю чужую роль. Возможно, мне и впрямь следует плюнуть на все и уступить свое место настоящему Фаусту…
— Судя по всему, вы недурно справляетесь со своей ролью, — сказал Одиссей. — Чего ради вам отступать в сторонку? Что такого умеет этот настоящий Фауст, чего бы вы не умели?
— Ну, настоящий Фауст заправский маг, великий маг, а потому он заслуживает права быть представителем всего человечества на Турнире…
— Ничего подобного! — воскликнул Одиссей. — С какой стати человечество должен представлять такой нетипичный человек — маг-чернокнижник? Все эти чародеи-колдуны — одного поля ягода с политиками: такая же мразь, если не хуже. Неужели вы до сих пор не сообразили? Всякая магия направлена против интересов простого народа.
— Я как-то не задумывался над этим, — признался Мак.
— Магия — одна из форм власти. И владеет ею лишь горстка людей. Как по-вашему, хорошо ли, если судьбами народов станет заправлять элита из чародеев? Вот вы, хотели бы вы оказаться под властью Фауста?
— Я имел в виду лишь то, что магам известно многое, недоступное простому народу…
— А так ли уж необходимо остальному человечеству все то, что им известно? Я, знаете ли, в свое время водил знакомства с чародеями. Был у нас такой волшебник по имени Тиресий. Выдающаяся личность! Но, вы думаете, мы позволили ему руководить нами в политических или военных вопросах? Как бы не так! Нам это и в голову не приходило. У нашего предводителя Агамемнона недостатков было более чем достаточно, однако он был человек вроде нас, никогда не утверждал, что у него особые отношения с богами или духами. Бойтесь людей, которые похваляются близкими отношениями с богами!
— Но он подлинный Фауст, черт возьми!
— Может, и подлинный. Но это отнюдь не значит, что именно он является настоящим носителем фаустианского духа! Этим мятущимся духом в гораздо большей степени обладаете вы, дорогой мой Мак. Да, не удивляйтесь! Ведь вы просто человек, не больно-то образованный, без блистательных талантов, несведущий в магии — и тем не менее вы одержимы желанием самоутвердиться, царить над своими страстями и взмыть на невиданные высоты.
Мака чрезвычайно взбодрили эти речи. Он выпил большую кружку елового отвара, принесенного хозяином постоялого двора, и разбудил Маргариту, чтобы она согрелась горячим питьем. После этого Мак встал.
— Ну, нам пора в путь!
— А Фауст? — спросил Одиссей.
— Он следует за мной по пятам.
— Так-так… — произнес Одиссей. — Эй, Ахилл, ну-ка просыпайся!
С лавки в темном углу комнаты поднялся Ахилл. Прежде он был скрыт столом и Мак не заметил его.
— Чего тебе, Одиссей? — зычно спросил Ахилл.
— Готовься, дружище. Сейчас сюда нагрянет Фауст! Черт побери! Одиссей и Ахилл! Такая парочка может задержать Фауста надолго, очень надолго!
— Пошли, Маргарита, — сказал Мак.
— Иду, иду, — отозвалась девушка, подавляя зевок. Они вышли во двор, вскочили на лошадь и продолжили путь в Сен-Менеульд.
Фауст прибыл на постоялый двор минут через двадцать. Выглядел он вполне здоровым, лишь огромный кровоподтек у виска напоминал о страшном ударе о ствол дуба. Лицо Елены Прекрасной слегка обветрилось, волосы растрепались, но она была еще прекрасней, нежели всегда.
