— Это они себя так называют — дети ночи, дети тьмы, ночные стражи, тени тьмы… Ни при каких обстоятельствах не связывайся с ними. Они не люди. Нет, они, конечно, похожи на людей. Более того — они и были раньше людьми. Но сейчас они не люди. И если они пока не воюют с нами, то только потому, что победить в этой войне не могут. Пока не могут. Но у них очень большой запас времени. Огромный. Бесконечный…
— Большую часть ночи мы обсуждали детали плана, периодически заказывая в номер еду и выпивку. Наконец Александр потер глаза, потянулся до хруста и сказал:
— Все. Пусть пока так и будет.
— Это не план — мрачно сказал я. — Это даже приблизительно на план не походит. Это вообще ни на что не походит.
— Согласен. Только ничего лучше мы пока придумать не сможем.. Надо с Шайсом договариваться, а у него будут свои условия, которых мы еще не знаем.
— Шайса я предложил. Но других идей у меня нет. Я согласен на любую твою. Мне крайне неохота связываться с этим ночным ребенком..
— Дело в том, что и у меня других идей нет, — Александр развел руками. — Больше — если б я не узнал, что ты в городе, то уже сегодня отправился бы в Сиут. Можно, конечно собрать полсотни чародеев и они Стерна просто количеством задавят…
— Да не согласятся они.
— Мы сейчас об одних и тех же колдунах говорим? О суровых, справедливых рыцарях, презирающих золото и с открытым забралом выступающих на защиту бедняков, детей и котят? Об этих парнях, или о каких‑то других?
— Не хватит золотишка.
— У меня хватит.
— Так за чем дело стало?
— За временем. Ничего не знаю об Альфе и Алисе, но у Виктора времени точно нет. Если он еще жив, то убьют его в самом скором времени. Я узнал, что он у Стерна, значит и другие узнают. А Виктор у всех, как кость в горле. Причем очень большая кость, потому что даже я знаю не меньше десятка людей, которые немало заплатили бы, чтоб только узел у него на шее завязать. Кстати, что это за история с твоим повешением в Ле Корне?
— Вопрос был неожиданным. Я даже опешил немного.
— Да так… долгая история.
— До рассвета далеко.
— Другому я не стал бы, наверное, рассказывать. Не то, чтоб тайна какая‑то… Просто… Какая им разница‑то? Про меня по свету и так рассказок много ходит. Но тут отец все‑таки.
— К нам офицера нового прислали. Армейского. Такое в последние годы частенько бывало. Война уже сворачивалась, вот они к нам и летели косяками. Ненадолго, правда. Медалек боевых получить и всяких других конфетов. Им за какие‑то висячки, вроде, землю давали и титулы, а может не землю, а чего другое. Но титулы точно давали. Звания они могли и у себя получать, но вот перлись к нам, будто их тут прикармливали. Нам без разницы было. Они — сами по себе, мы — сами по себе. Главное — чтобы в дело не лезли. А они и не лезли. Пили в основном. Мы ж в городах стояли очень редко. Ночных клубов нет, на приемы никто не приглашает, девок нет, даже кабака нормального нет. Правда, когда у них свои запасы заканчивались, то они переставали нос воротить и хлебали уже наше пойло. И приехала к нам очередная скотинка. Герцог, с–сука. Де Мена. Он с первых дней войны служил, но мне с ним пересекаться не доводилось. А вот слухи про него паскудные ходили. Нам казалось, что паскудные. Оказалось — это были хорошие слухи. Говорили, что тем, кто про него плохие слухи распускал, де Мена отрезал язык. Не думаю, что это правда, но вообще на него очень похоже. Вряд ли он когда‑нибудь служил в реальных боевых частях. Может только в первые пару лет, когда дисциплина еще была. Не сама дисциплина, а слово. Потом его просто свои убили бы. При отступлении, наступлении… На крайний случай — прирезали бы так и спихнули на королевских разведчиков, бандитов… Да мало ли там народу околачивалось.
— У меня с офицерами, нашими офицерами, я имею ввиду, отношения нормальные были. Не сразу, но как‑то быстро все утряслось. Там немного другие условия были. Каждый твердо помнил, что его свои могут в ящик заколотить быстрее и надежнее, чем королевичи. Разжалованные, которых иногда присылали, сразу во мне родственную душу видели. Я‑то им родственной душой не был — чуть меньше года капитанства и почти десять лет в разведке. Старожил, мать его… Но эти все равно долго у нас не задерживались. Или убивали, или амнистировали, вручали офицерский патент и — добро пожаловать обратно. Это ж только меня разжаловали без права занимать офицерскую должность.
— А это что за история? Я отчеты читал, судебные протоколы… Непонятно. Тебе в самом пиковом случае грозило снятие с должности. А вообще — гауптвахтой должны были обойтись.
— Чего они там понаписывали — я не знаю. На заседания меня не водили. Но вообще‑то меня тогда должны были повесить. В первый раз.
— В первый? А сколько всего было?
— Не считая заочных приказов от королевичей и считая последний раз, когда я слиться успел еще до того, как меня на эшафот повели — три раза. Всегда — свои. От тех‑то знаешь, чего ждать, а вот у своих сюрпризов, как у фокусника в рукаве. Хуже всего в первый раз и было. На меня уже петлю надели, ждал только пока приговор дочитают. Народу там собралось — тьма. Все заинтересованные лица. А заинтересованных до хера было. Одних родственников невинно убиенных — штук тридцать собралось. Была ж охота через всю Федерацию тащиться, чтобы посмотреть, как меня вздернут? Хотя в итоге получилось, что их я благодарить и должен.
— Почему?
— С ними их церковники приехали. Священники, жрецы и все прочие. Не знаю уж зачем, но хорошо, что приехали. Пока приговор зачитывали, все тихо стояли, а на меня ворон слетел. Там воронов много было. Трупы‑то по неделе висели для поднятия патриотического духа. Так что у воронов там что‑то вроде ресторана было. Не знаю, чего он именно на меня уселся. Нас там пятеро таких счастливчиков было. Может потому, что я с краю стоял. Ну тут и загомонили все. Мне веревку обрезали и обратно в подвал закинули. Через неделю вывели, зачитали новый приговор и отправили в разведку. Там тогда средний срок службы был три месяца. Не особо вдохновляет. А остальных повесили. Мне один охранник после рассказал, что меня вешать передумали из‑за церковников. Они гвалт подняли — знак богов, примета, горе презревшим… Решили в разведку отправить — там один хер убьют, а они вроде и не при чем. Так что та птичка подарила мне прозвище и жизнь. Я потом часто пытался понять — подарок это или наказание. Так и не понял. Хрен с ним. Дареному коню…
— А за что все‑таки?
— Офицеров своих перебили, приказ командования нарушили… много там чего было. Приговор минут десять читали. Но я‑то понимал — за офицеров.
