– Эй, архангел в погонах, кончай кукситься, – прервал мои размышления Гонза. – А то я смотрю, ты как-то с лица потускнел. Не боись, все будет ништяк, сейчас подхарчимся, погреемся у костерка, покемарим пару часиков и снова пойдем искать этот треклятый замковый кирпич. Забыл, что ли, про мою стратегическую лопатку? Или я зря ее тащил? Если надо, мы тут все перекопаем, в пору картошку сажать. Заодно Агусию в хозяйстве подспорье будет. И вообще ты чего скис-то? Ты ведь теперь не один, правда, Константин? А идти никуда не надо, вон уже почти рассвело. Так ведь, братаны?
– Сейчас костерок разведем, – в тон ему отозвался герой Костя, ломая сухие ветки и складывая их шалашиком, – картошечки испечем, а там и остальные наши подтянутся.
Затеплив огонек, он осторожно подул на зарождающийся костер, потянуло полынью и дымом, потом подтянул к себе мешок и выкатил из него с десяток крепких розовых картофелин.
Я так и не дождался обещанной печеной картошки, потому что уснул, подняв для тепла воротник своего кителя, втянув голову в плечи и по-детски поджав ноющие пальцы на ногах. Кто-то, Костя или Гонзик, укрыл меня пахнущим псиной колючим одеялом. Последнее, что я увидел перед тем, как отключиться, было тлеющее алым на бледном полотне апрельского рассвета пустое свято место.
Глава 11
Ночь с двумя аймами
Холодно – ночуй с двумя собаками,
Люто – ночуй с тремя собаками.
Эскимосская народная мудрость
Существовала некогда в благословенные семидесятые одна рок-группа, называлась она «Трехсобачья ночь». Играла эта команда ритм-энд-блюз и ничем особенным, кроме заковыристого названия, не запомнилась. Во всяком случае, мне, барду Авдею. Понимать это название следовало так: если просто холодно, то ты, как истинный эскимос, или чукча, по-нашему, пускаешь в свою постель одну собаку, если очень холодно – то двух, а уж когда совсем невмоготу – целых трех. Хотя в этом случае это они тебя пускают, если, конечно, захотят. От собак тепло, так что путник, находящийся с собаками в хороших отношениях, имеет шанс пережить самый лютый мороз. В общем, ребятки из «Трехсобачьей ночи» намекали на то, что они своими хитами согреют кого хочешь и в любую погоду. Наш русский вариант – собачья погода. Это ведь не только в том смысле, что хороший хозяин в холодную погоду собаку из дома не выгонит, а еще и в том, что с собакой в доме теплее. Потому и не выгонит. Не знаю, как насчет согревательных возможностей трехсобачьей музыки, но парочка дружелюбно настроенных псин мне в эту ночь совсем не помешала бы, мои отношения с аймами-обочницами явно нуждались в подогреве. Я уже заранее ежился, представляя себе эту ночку. Хорошо бы, конечно, хватить чарку-другую драконовой крови, если у Кости в его фляжке еще что-нибудь осталось, на худой конец, сошла бы и обычная водка, да вот беда – Костя отправился на Божий Камень, а в доме всебогуна Агусия спиртного, похоже, и вовсе не водилось. На стол он ничего веселого не поставил, а спрашивать после этого было как-то невежливо. Когда я все-таки, преодолев природную застенчивость, попросил чего-нибудь такого, горячительного, то получил в ответ предложение испить кваску и не мешать достойным богунам беседовать о важных вещах. Самым простым выходом из создавшегося неловкого положения было, конечно, отправиться вслед за ребятами на Божий Камень. Уж отыскать-то я их всяко отыщу, и если помощи от меня никакой, то хотя бы высплюсь по-человечески. Апрельские заморозки я уж как-нибудь переживу, а вот общество двух недружелюбных, излучающих холод женщин – вряд ли. Я подхватил спальник и бочком-бочком стал продвигаться к выходу из избы.
– Куда это ты собрался, милок? – ехидно спросил меня Агусий, отвлекаясь от беседы с коллегой Левоном. – Или девки тебе не любы? И где же это видано, чтобы лирник да от девок шарахался? Ежели лирник женщин сторонится, то, стало быть, он и не лирник вовсе, а так, балало мочальное, и место ему в предбаннике на гвоздике между шайкой и березовым веником.
– А ребятам помочь? – безнадежно спросил я. – Вдруг они без меня не справятся?
– Справятся, еще как справятся, – успокоил меня всебогун, похожий в этот момент на старика Вынько-Засунько как две одноразовые вилки в «Макдоналдсе». Вот ведь заноза!
А богун Левон вообще ничего не сказал, только смотрел на меня и многозначительно ухмылялся. Прямо-таки не служители культа, а швейцары в дешевой гостинице – эти богуны. Как будто они от таких ситуаций не только удовольствие получают, но еще и какой-то процент. Хотя, по правде говоря, какие уж тут проценты!
– Так где мне ночевать-то? – уже совсем растерянно спросил я. – На печке, что ли?
– На печке я сам лягу, на лавке Левон, если вообще спать в эту ночь станем. А уж вы, милые, втроем ступайте в сарайчик, не мешайте нам потолковать по-стариковски. Тебе ведь не впервой в сарайчике ночевать, так, Авдей?
Честное слово, вылитый Вынько-Засунко. Разве что шампанского не требует. Только вот лицо какое-то невеселое, да и по правде говоря, с чего веселиться-то? Что было – прошло, что будет – непонятно, а что есть – не смешно.
– А ребята придут, им куда деваться? – не сдавался я. – Да и не время нынче с девицами в сарайчиках тешится, грех один, а грех – он того и гляди к тебе же острым лезвием и вернется.
– Ребята работать пошли. – Всебогун махнул рукой в сторону Божьего Камня. – Полагаю, они и до утра не управятся, так что никто тебе, милок, не помешает, и не надейся. И насчет грехов не беспокойся, любой грех приплодом искупается.
Этого только не хватало! От меня, оказывается, еще и какого-то приплода ждут! Конечно, я вовсе не боялся женщин, и то, что их две, меня тоже не очень-то смущало. Всякое в моей безалаберной жизни бывало, да только все прошлые мои дамы были попроще, да и настрой у меня был соответствующий. Не такой, как сейчас. Вообще было у меня такое правило, к боевым подругам относиться по возможности целомудренно, и когда я это правило нарушал – а это иногда случалось, – последствия были, мягко говоря, безрадостные. То есть подруги начинали претендовать на особое место в моей жизни, а убедившись в том, что это место им не светит, становились убежденными моими врагинями. Нет существа несправедливее и злопамятней, чем женщина, не получившая того статуса, за который она, по ее мнению, заплатила сполна. «Я ему, ироду, лучшие свои годочки отдала», – это из той же оперы. А Люта с Гизелой, как ни крути, а были именно боевыми подругами, соратницами, хотя и чертовски привлекательными. Каждая по-своему. Хотя, с другой стороны, было в этой ночи нечто сакральное, языческое. Последняя ночь этого мира, а что – звучит! Кроме того, здесь процветало многобожие, хотя Агусий и рассказывал нам про единого Истинного Бога, рассыпанного на множество мелких божков, но, по-моему, это как раз и есть настоящее многобожие.
