Прошло несколько минут, и с той же стороны послышались звуки музыки. Этрих прислушался и, не удержавшись, стал негромко подпевать. Знакомая мелодия «Битлз» каким-то непостижимым образом сняла часть тяжести с его души. В голове у него прояснилось, на сердце стало легче. Он выпрямился, взглянул на вершину башни и жестом поманил к себе Коко.
– Что случилось?
– Спускайся.
Она стремительно сбежала вниз по ступеням, решив, что с Этрихом что-то стряслось. И была несказанно удивлена, обнаружив его пляшущим. Танцором он был скверным, но сейчас это не имело значения.
Коко усмехнулась и подошла к нему. И, преодолевая застенчивость, начала повторять незамысловатые па танца. У нее это выходило даже хуже, чем у Этриха. Но все же они оба старались вовсю, искренне огорчившись, когда песня смолкла. К счастью, почти тотчас же зазвучала другая.
Коко принялась кружиться на месте, вскидывая обе руки вверх, как вакханка. Этрих танцевал с солидной сдержанностью, не вынимая рук из карманов, – ни дать ни взять Фред Астер[9] – и лишь поднимал и опускал плечи в такт музыке.
– Как здорово. Кто это поет? Мне нравится песня.
– Мейджор Лэнс. Песня называется «Время обезьян. Кажется, это был единственный его хит.[10]
– Четкий ритм. Но почему мы танцуем, Винсент?
– Ницше говаривал, что, когда дела становятся хуже некуда, остается либо расхохотаться, либо сойти с ума, а мы выбрали танец.
Им обоим хотелось многое сказать друг другу, но обстоятельства к этому не располагали. И без того слишком много всего было уже сказано. И слишком многое успело случиться. Все это требовало осмысления.
Пес, удравший из своего двора, со всех ног бросился бежать к берегу моря. Никаких особых планов у него не было, торопиться было некуда. Он просто бесцельно несся вперед. Пляж был идеальным местом для такого забега – гладкий, ровный, покрытый мягким, приятным для лап песком. Псу было особенно по душе резвиться здесь ночью – берег становился пустынным, а те немногие из людей, кто оказывался поблизости в такую пору, не обращали на него внимания, не кричали на него и не пытались подманить. Они смотрели ему вслед и возвращались к своим делам. Разве что кто-нибудь, мимо кого он пробегал бодрой рысцой, протягивал руку и гладил его по спине. Словом, это было здорово – наслаждаться жизнью на пляже после наступления темноты.
Пес пробежал мимо танцующей пары, потом немного дальше ему пришлось обогнуть костер, который почти уже догорел и у которого сидели на корточках несколько молодых людей. Из их приемника лилась музыка, звуки которой тонули в этом огромном пространстве между темным небом и черным морем, но пес с его тонким слухом уловил музыкальные ритмы давно, когда был за километр отсюда. Они потом долго его преследовали. Музыка словно подгоняла его. В этот поздний час далеко окрест только и слышалось, что шум волн, свист ветра, звуки музыки и топот собачьих лап по мягкому песку.
Этрих-старший заметил пса, пробегавшего мимо. Казалось, его манила песня, которая раздавалась с дальнего конца пляжа.
Этрих-младший сидел спиной к морю и собаку не видел. Он сосредоточенно глядел в костер и думал: «Наконец это случилось со мной на самом деле». Но он плохо себе представлял, как теперь с этим быть, и ему потребовалось немало времени, чтобы в его смятенном сознании все встало на свои места.
Пробежав еще с полкилометра, пес остановился, поднял голову, словно к чему-то прислушиваясь, и уверенно повернул в сторону города. Море осталось позади, и по мере того как пес от него удалялся, шум волн делался все тише и тише. Вдоль сонных улиц высились дома. В некоторых окнах горел свет. У одного из освещенных окон на верхнем этаже дома за столом сидела женщина в плаще и плакала. Перед ней горела единственная свеча. Собака промчалась мимо. Женщина протянула руку и сняла пальцами нагар с фитиля.
Пес мчался вперед. Он миновал город. Вот уже и Америка осталась позади. Он пронесся по поверхности Атлантического океана, по изрядной части Европы, пока не очутился в Вене. Следующим утром на восходе солнца он остановился под окном большого дома. Его розовый язык словно тряпица свисал из открытой пасти. Пес дышал тяжело и шумно, но вовсе не от усталости. В радостном возбуждении он уселся возле дома и не мигая уставился на дверь. Прошло не меньше десяти минут, и вот чья-то рука раздвинула занавески, кто-то выглянул наружу, заметил пса, улыбнулся. Ему помахали, но пес никак на это не отреагировал. Он сидел не шелохнувшись и чего-то ждал.
– Изабелла, подойди к окошку, я хочу кое-что тебе показать, – грустно произнесла старая женщина, обращаясь к внучке.
Они долго, несколько часов кряду, разговаривали, а потом заснули рядом, взявшись за руки, совсем как бывало в прежние времена.
Старушка, проспав всего несколько часов, встала свежей и отдохнувшей, готовой ко всему, что сулил ей новый день. Поднявшись с постели, она хотела было тотчас же разбудить внучку, чтобы еще хоть немного с ней поговорить. Но у Изабеллы даже во сне вид был утомленный и измученный. Так что бабушка принялась наводить порядок в комнате, поставила кое-какие вещи на место, включила электрический чайник. В буфете у нее хранились свежие пирожные из кондитерской «Аида», любимый завтрак Изабеллы. Она вынула их из белого пакета и положила на тарелку, которую поставила на середину стола. Придирчиво глядя на пирожные, она раза три передвинула тарелку, ей все время казалось, что на другом месте они будут смотреться лучше. Стол, накрытый для предстоявшего завтрака, должен был выглядеть безупречно. Ведь им с Изабеллой скоро суждено расстаться. Как скоро – этого она и сама не знала.
Вернувшись сюда из пространства смерти, она многое поняла яснее, многому дала более взвешенную оценку, но все это не заставило ее жалеть об истекшей жизни. Слишком та была непредсказуема, несправедлива и коварна, никогда не удосуживалась внятно объяснить, чего она от тебя ждет и что готова предложить взамен. Это был один из главных уроков, который старая женщина извлекла из своего смертного опыта, – жизни все время что-то от тебя нужно. И если ты не можешь ей этого дать, она корчит злую гримасу и попросту забывает о твоем существовании. Жизнь своенравна, пристрастна и лукава. Если бы кто-то смог спросить ее напрямую, в чем ее смысл, она не сумела бы дать ответ – смысл жизни меняется день ото дня и для каждого из живущих он свой. Старушке непременно нужно было сказать об этом Изабелле. Она хотела поведать своей любимице о многом, что стало ей известно после смерти. Разумеется, кроме того, о чем было запрещено говорить с живыми.
Подойдя к окну, она выглянула на улицу. Новый день только занимался. Солнце уже взошло, его лучи ласково заливали все вокруг одинаково теплым золотистым сиянием. Она окинула взглядом улицу – деревья, асфальт, машины, голубоватый дымок, который струился из их выхлопных труб, – и лишь после этого обратила взор на маленький дворик у дома. Стоило ей увидеть собаку, которая сидела под самым окном и не мигая глядела на нее, как сердце ее болезненно сжалось. Зная, что это означает, она испустила долгий тоскливый вздох.
