— Я не нарочно! И тебе повезло, а вот обычным людям — не везёт. А мы можем сделать так, чтобы всё это прекратилось… хотя бы у нас тут. Сначала закроем наш город. Потом поедем в соседний… У Сони везде знакомые. Казань, Уфа… Пермь. Потом на юг. Закроем всю европейскую часть. Хоть какая-то польза будет от этой… этого…
— Так вы, значит, благодетельницы, — сказала трубка почти весело, — Это Соня так тебе сказала, да? Закроете, значит, да?
— Если бы у тебя была хоть капля совести, ты бы вернулась и нам помогла, — сказала Настя, стараясь придать голосу простодушной искренности, — Я, в конце концов, на тебя зла не держу. Мы как бы… квиты.
— Ой, да правда что-ли?! — из трубки чуть ли не ультразвуком взвизгнуло, — То есть, это ты меня чуть не убила, но мы квиты?
— Ты пыталась моего парня увести, — напомнила Настя, — Это не лучше!
— Бля, Настя, ну ты и дура, — и, прежде чем она успела что-то сказать, зазвучали короткие гудки отбоя.
«Дура не дура — а мы ещё посмотрим», усмехнулась она, убирая трубку в карман брюк и возвращаясь в квартиру.
— Ну, что там? — Сашка уже сидел за столом. Рыба исходила душистым паром, сливочное масло блестело на рисе, а в стаканах золотилось хорошее чешское пиво, которое Сашка повадился покупать в разлив в «Пражском погребке» в центре. Настя вдохнула, выдохнула и, натянув спокойное выражение лица, села за стол.
— С кафедры звонили. Я, оказывается, учебный план по первачкам забыла сдать.
Сашка округлил глаза:
— Да ладно! Полсеместра прошло!
— Ну, вот так, — она изобразила стыдливую ухмылку, — Прикинь, впервые такая проруха у меня. И Воронов тоже в ээээ некотором удивлении. Он должен был заметить, но промухал.
Сашка что-то сказал по поводу умственных способностей замзавуча, Настя ответила, разговор покатился дальше по привычной колее. Про работу, про родителей, про планы на неделю и выходные.
Позже, убирая в раковину грязные тарелки, она вдруг замерла. В ушах зазвучал торопливый, резкий голос:
«Соня опасна, а для тебя — прям особенно».
Настя отмахнулась от прорвавшейся тревоги, схватилась наливать чайник, зажигать газ, вытряхивать из заварника старую заварку. Не было причин верить ей. Не было причин сомневаться в наставнице, которая просто и внятно излагала суть дела, показывала задачи и обещала дать ключи к их решению.
Самое главное — то, что Соня сказала ей в самом конце, то, в чём, наверное, только она и могла ей помочь.
«Мы найдём твоего брата».
Хотелось верить — и не верилось. Столько лет прошло, и они ведь даже не знали точно, как именно она его толкнула.
«Я пока не могу понять, но зацепки есть», сказала Соня. «Вероятность невелика, но… надежда есть».
Настя осознала, что стоит, положив руки на подоконник, и смотрит в темноту за окном. Там снова, кажется, шёл дождь. Настя потянулась к форточке, открыла сперва внутреннюю, потом, повозившись с упрямым шпингалетом — внешнюю створку. В кухню сильно, свежо и мокро дунуло наружей, как будто царящий там ветер сунул в форточку большую шкодливую лапу. Настя подставила лицо прохладному потоку воздуха и ненадолго прикрыла глаза. Как будто летишь…
Что-то спросил из комнаты Сашка. Настя постояла ещё немного, потом со вздохом вернулась к действительности и принялась закупоривать непослушные створки.
Закрыла, подошла к дверному проёму, отделяющему коридор от комнаты, и спросила:
— Что ты хотел? Я не расслышала.
Сашка сидел, вперившись, по обыкновению, в свой ноут.
— Аааа, да ладно, я тебе в аську ссылку кинул… Там, форум Винского, насчёт поездок, помнишь?
— А, — она повернулась и пошла на кухню, заваривать чай.
Глава 48.
Руки у меня были в растительном масле. Чистенькую раковину Ёзге я тоже уляпала будь здоров. Хорошо, что Елена поймала меня в дверях и велела снять футболку, иначе я испачкала бы и её тоже.
Сводилка оттиралась плохо. Честно говоря, я не разделяла опасений Ёзге и остальных, что эта финтифлюшка на виске сделает меня настолько приметной. В конце концов, можно было просто замазать тональным кремом.
Но они насели на меня вдвоём. Вообще, сначала Ёзге назвала меня дурой, заявив, что в моей ситуации набивать на тело такой явный опознавательный знак — самоубийственная тупость.
— Это же временная, — сказала я, — Неделя, две — и она сойдёт.
— Зачем ты вообще на себя лепишь такое… убожество? — поинтересовалась Елена.
За живое задела. Я ответила нарочито грубо:
— Я же тебя не спрашиваю, зачем ты таскаешь в ушах по полкило золота и мажешь целовальник розовой помадой.
Елена явно сдержалась с усилием. Сказала:
— Вот поэтому ты никогда настоящей художницей и не станешь. Будешь всю жизнь рисовать сладкие картинки для банок с чаем и обложки для любовных романов. Чему тебя только в твоей шараге учили, интересно.
— Учили чему надо, — начала я, невольно повышая голос. Мы даже не заметили, что перешли на русский.
— Стоп, — Ёзге подняла руку, точно ставя между нами барьер. — Хватит. Ты, — она повернулась ко мне, — Иди, убирай картинку. А ты, — она опустила руку и повернулась к Елене, — расскажешь мне всё, что знаешь про Соню. Всё, о чём вы говорили, о чём ты слышала от других… если слышала. — Она посмотрела на дочерей, которые безмолвно сидели за столом: Кара сгорбилась над столешницей, положив подбородок на руку, Акса привычно повисла на спинке стула. Ёзге вздохнула и что-то тихо сказала по-турецки.
Акса тут же вскочила и развила бурную деятельность. Вытащила и сунула мне в руки бутыль с растительным маслом, включила снова чайник и полезла в холодильник. Она явно была в курсе, как сводятся такие временные татушки.
Я пожала плечами и отправилась в ванную, надеясь, что там есть какие-нибудь ватные диски или шарики. Не пальцами же отскребать. Тогда-то Елена меня и поймала буквально за футболку, велев раздеться.
И вот я сидела, беря один за другим ватные диски из большой упаковки, наливала на них масло и тёрла кожу вокруг глаза — надбровную дугу, висок, скулу. Сводилка медленно распадалась и сходила на вату мелкими хлопьями. Кожа уже покраснела и чесалась.
Наконец, мне удалось оттереть почти всё. Я включила воду и попыталась смыть с лица остатки картинки и масло. Натёртую кожу защипало от мыла, и я мрачно прикинула, сколько теперь буду ходить с красным пятном на пол-лица. Это, конечно, куда менее заметно, чем картинка, чёрт побери.
Кое-как отмывшись, я выключила воду и прислушалась. На кухне болтали на английском — шустро, в три голоса. Кто-то засмеялся, судя по тембру — Ёзге, к ней присоединились остальные. Досада и раздражение накатили, как всегда, внезапно и очень сильно. Я медленно стянула полотенце с блестящей трубы радиатора, уткнула в пушистую ткань лицо. Сильнее всего хотелось сбежать прямо сейчас. Я осторожно опустилась на пол, села, прислонившись к стене. Сбежать несложно, но потом-то что?
Судя по всему, Соня хочет и может меня достать. Ей ведь даже трудиться особо не придётся, просто подождёт, когда я в очередной раз приду навестить бабушку. Что же теперь, совсем не возвращаться? Или бегать, оглядываясь на каждый угол и дёргаясь от каждой тени? И где гарантии, что у Сони нет каких-нибудь агентов в других городах. Те же толкачки…
На кухне снова рассмеялись. Весело вам там, подумала я мрачно. У вас-то всё в порядке. Вас-то не хочет поймать чокнутая ведьма, чтобы вставить в свой замысел… Я вдруг вспомнила слова, когда-то сказанные вот на той самой кухне. «Вставит тебя, как ключик в замочек».
Да щас!
Я встала, повесила полотенце на место и повернулась к полке с банками и тюбиками. Раз уж они заставили меня протереть свою рожу до дыр, я имею право на любой понравившийся мне крем.
Когда я вернулась на кухню, одёргивая футболку, Ёзге встретила меня утомлённым взглядом, в котором явно читалось «сколько же с тобой проблем». Я прошла мимо стола, благоухая как небольшая парфюмерная лавка — кто же знал, что в этой банке такое пахучее зелье! — и залезла на подоконник у открытого окна. Спросила, стараясь, чтобы голос звучал дружелюбно:
