— Ну что, много выяснили?
— Нам нужна твоя тетрадка, — сказала Елена. Вид у неё тоже был утомлённый и недовольный. Вроде только что они тут гоготали, как табун лошадок, а теперь хором наводят пессимизм. Мне в спину толкнулся теплом разогретый воздух с улицы, и я вспомнила, что Елене просто жарко.
— Она довольно далеко, — призналась я, — Мне надо было вынести её за границы возможностей Сони. Она ведь привязана к месту…
— Как любой «муравьиный лев», — кивнула Ёзге, — Ну и куда ты?..
— Далеко, — повторила я, — Но я могу за ней сходить. Сегодня уйду, завтра вернусь.
Они все вчетвером воззрились на меня, как на чудо-юдо.
— А сразу ты не можешь? — спросила Ёзге.
— Могу, — охотно ответила я, — Но мне будет нехорошо. Помнишь, как я блевать умею?
Ёзге скривилась, похлопала ладонью по столу, повернулась к Елене. Та только плечами пожала: я-то, мол, что?
Я спокойно ждала. На данном этапе разговора я ещё могла навязать свои условия. У Ёзге не было обо мне почти никакой информации, она не могла быть уверена в том, что я говорю правду, но и поймать меня на вранье, к счастью, не могла. Последствия прыжков у всех путешественниц были разные, как и степень их проявления. Пусть думает, что я не могу часто прыгать, пусть считает меня слабее, чем я есть на самом деле.
— Ладно, — наконец сказала Ёзге. — Сегодня туда, завтра обратно. Помощь какая-то тебе нужна?
— Нет, — я встала, — Пока нет. — щека саднила, я невольно коснулась воспалённой кожи пальцами и тут же отдёрнула руку. — Хотя… отсюда есть незаметный выход? На случай, если ваши запретительницы следят.
— Не следят, — спокойно сказала Ёзге, — Они знают, что ты у нас. Я им сама позвонила. Можешь прямо отсюда прыгать.
Да щас, подумала я. Прямо у тебя на глазах, ещё скажи.
— От меня след сильный, — я сунула руки в карманы и пошла к выходу. Никто из них, к счастью, не стал меня останавливать.
В действительности, мне было плевать на след. Да и на запретительниц по большому счёту — тоже. Среди них, насколько я знала, не было таких монстров, как Соня, никто из них не мог мне причинить существенного вреда.
Но я хотела пройтись по городу.
Я понимала, почему Елена выбрала Стамбул. Кроме того спокойствия, которое ей давал «закрытый» город, он ещё каким-то образом был источником силы. Никаких специальных данных на этот счёт у меня не было. Ни в тетрадке Норы Витальевны, ни в обрывочных историях, рассказанных Елене когда-то Соней, не было сведений об этом. Но что-то тут всё-таки имелось, определённо. Возможно, так ощущалась сеть замков, охраняющих город, или какая-то необычность была тут и раньше, до закрытия. Какой-то… источник вероятности. Что-то, порождающее возможности. Тут даже дышалось по-особенному, несмотря на жару и городскую пыль.
Время давно перевалило за полдень. Температура поднялась до двадцати пяти градусов (об этом мне сообщил большой градусник-вывеска на кафе-мороженом неподалёку), дул ровный, не слишком сильный ветерок. Я спустилась из тесно застроенного квартала к трамвайной линии, идущей к Султанахмет. Сколько раз я бы ни оказывалась в Стамбуле, его масштабы меня поражают снова и снова. Вот она, европейская часть города, смотришь на неё на карте — вроде бы, всё рядом. А попробуй добраться от Гранд Базара к площади Таксим, и совсем иначе начинаешь видеть эти улицы.
И снова, как при каждой встрече, город помедлил немного, дал мне роздыху чуть больше суток, а теперь я опять начала слышать Замки.
Ближайший сейчас был относительно недалеко, в Цистернах Йеребатан. Я как-то специально сходила туда на экскурсию, прошла галереями, проложенными для туристов, чувствуя, как зов бестелесного голоса то усиливается, то ослабевает, меняет мелодию и тембр, отдаётся где-то под сводом черепа почти до боли или зудит едва заметно в кончиках пальцев. Та часть подземелья, где находился Замок, конечно, была недоступна. Я задержалась тогда возле ограждения, пересекающего каменный помост между двумя колоннами. Постояла, глядя в сумрачную перспективу колоннады, где исчезали светильники и опускалась в десятке метров от меня непроглядная тьма — зов шёл оттуда. Нескончаемая изменчивая песня, кружащаяся, как назойливая муха, возвращающаяся сама к себе снова и снова.
Кто-то из экскурсантов задел меня, проходя мимо, и я, очнувшись, быстрым шагом пошла прочь.
Удивительное дело, ни то, что надо мной утратил власть триггер, ни знание, почему Замки мне поют, не сделало эту песню менее завораживающей. Это было само по себе удивительно.
Сейчас я шла вдоль трамвайных рельсов, вместе с толпой переходя то к сувенирной лавочке с магнитиками-плитками в «дворцовом» стиле, то к кафешке на вынос, от которой разило зирой и пыхало жаром в постоянно открытые двери; обходила лотки торговцев всякой копеечной чепухой, табачные киоски, обменные пункты. Эта часть города казалась не просто беспокойной, она кишела и клубилась, как муравейник. Она была напичкана чем угодно, и именно тут я чувствовала себя свободнее и спокойнее всего.
Как будто плывешь в бурных водах.
Мне бы стоило не гулять, как бестолковая туристка, толкаясь и уворачиваясь от столкновений, глазея по сторонам и вдыхая эти «южные» и «восточные» ароматы. Мне бы стоило сразу шагнуть в ближайшую тихую подворотню и прыгнуть. Я шла и говорила себе: сейчас. Ещё немножко. Ещё чуть-чуть этого солнечного жара на коже, этого гомона в ушах, этой пыльной пестроты перед глазами.
Ещё немного…
Глава 49.
Некоторые вещи было бы идеально узнавать из книг. Из чьих-то внятных, систематических объяснений, да даже из обрывочных слухов и недомолвок, наконец. Обидно узнавать очень важные вещи от того, кто не желает тебе добра. Особенно важные вещи о самой себе.
Меня, в общем, никогда особо не били. Я пару раз дралась в школе, мне случалось не очень удачно падать, но ещё ни разу меня не пытались намеренно и жестоко избить.
Я вышла из прыжка привычно аккуратно, как обычно словно спрыгивая с небольшой высоты на полусогнутые ноги. Успела увидеть «свой» ориентир, расписанную граффити стену какой-то служебной постройки парка, и тут же что-то рвануло меня сзади за плечо, роняя и почти вбивая в землю. От удара я временно перестала соображать, но прийти в себя мне не дали — мне тут же прилетели в лицо быстрые, точные и очень болезненные удары. Я попыталась отмахнуться, но куда там: нападающий очень умело делал мне больно. Едва я подняла руки к лицу, как он коротко и крепко ударил меня чуть ниже рёбер. В глазах окончательно почернело, воздух исчез из окружающего мира, а внутри всё взвыло от боли.
Некто наклонился почти к моему лицу и прошептал, медленно выдавливая мне в ухо английские слова:
— Не возвращайся. Хочешь жить — в Стамбул не возвращайся.
Я пыталась вздохнуть. Я сипела, скрючившись на боку, скребя одной рукой землю, а вторую прижав к животу. Я едва ли о чём-то могла думать в тот момент.
Но когда миновали самые мерзкие минуты, когда я снова могла дышать (короткими, болезненными вздохами, отдававшимися внутри жгучими вспышками боли), первая мысль, пришедшая мне в голову, была: как он тут оказался?
Откуда он знал? Ждал здесь?
Нет, не «он». Это не может быть «он», меня наверняка била женщина. Я кое-как отползла к покрытой граффити стене постройки, прислонилась. Ужаснулась звуку собственного скрипящего и хрипящего дыхания и попыталась вспомнить всё, что произошло за краткие минуты нападения.
Меня рванули за плечо даже раньше, чем я коснулась ногами поверхности, именно поэтому я так крепко приложилась спиной.
Вариантов было, в общем, немного: кто-то знал, что это «моё» место и ждал меня, или…
Или меня отследили ещё в Стамбуле и…
На этом моя мысль забастовала.
Я закрыла глаза, обхватила голову руками и снова сделала попытку.
Маленькие, крепкие кулаки. Справа удар был каким-то особо болезненным… Левша? Или… Я медленно ощупала челюсть, боль дёрнула сильнее, а пальцы влипли в мокрое — ссадина. На левой руке у напавшей было кольцо, или несколько колец.
