— Здесь тоже, — шепнул Чильбарроэс, но эльфы не слышали его.
* * *
Они спали у потухшего костра, когда оно выступило из тумана и принялось рассматривать их. Медленно оно приобретало форму и превращалось в подобие человека: с пустыми глазами, с поджатыми губами, с широкими скулами и густыми черными волосами. Оно глядело на пятерых печально, как будто они были детьми, которые чем-то его огорчили и теперь придется их наказать.
Затем быстрым движением оно переместилось ближе и наклонилось над первым из спящих. Еще миг, и стремительное движение руки разорвало горло спящему. Послышался громкий хрип, кровь хлынула тяжелым потоком, заливая землю и угли костра. Подобие черноволосого человека упало на колени, приникло к земле и принялось хлебать истекающую кровь.
Прочие пробудились и бросились бежать. Издавая горловое рычание, чудовище помчалось за следующей жертвой.
Чильбарроэс понял только, что избранником чудища стал не он, а кто-то другой. Один из его друзей. Один из тех, кому для того, чтобы ощущать себя в полной мере живым, потребовалось постоянное чувство смертельной опасности.
Ринхвивар называла это испорченностью эльфийской природы, вспомнил внезапно Чильбарроэс. Рихвивар считала, что для полноты жизни довольно близости с возлюбленной и красоты, на которую можно любоваться.
Да, ещё дети. Для полного счастья необходимы дети.
Эльфы не бывают многочадны, и Ринхвивар не стала исключением; но одного ребенка она родила своему возлюбленному сразу, едва лишь они начали жить вместе и это был сын. Чильбарроэс даже вспомнил имя своего сына. Теган. Новый король, которому досталось наследие эльфийской крови.
Чильбарроэс бежал, озираясь по сторонам — всякий миг чудовище могло выскочить из засады и броситься на него. Неожиданно бегущий замер, точно налетев на препятствие: впереди, поперек тропинки, он увидел нечто блестящее. Он остановился, тяжело переводя дыхание, и начал подбираться к странной вещи очень осторожно.
Она была похожа на змею. На прядь длинных женских волос. На ленту. Но оказалась — небольшим мечом, предназначенным для юношеской руки.
Отвратительное фиолетовое пламя бегало вдоль клинка, полизывая мимоходом рукоять. Яд, понял Чильбарроэс. Тот самый яд.
Он обмотал кисть руки краем плаща и взял отравленный меч. Клинок оказался неприятно легким, будто был сделан из соломы и готовился предать своего владельца в любое мгновение, какое только окажется для этого удобным.
Сломя голову Чильбарроэс побежал обратно, туда, где расстался с эльфами, которые называли его «братом».
Он видел труп первого и едва не упал, споткнувшись о растерзанное тело второго. Третьего Чильбарроэс отыскал в тумане спустя несколько минут: по тихим стонам.
Бросившись возле умирающего на колени, Чильбарроэс спросил:
— Теперь ты чувствуешь себя живым?
Темное лицо просияло, улыбка показалась в мягких углах рта, созданного для поцелуев, не для предсмертных гримас.
— Я жив, как никогда... — проговорил эльф. — Опасность, боль, неопределенность...
— А женская любовь? — спросил Чильбарроэс жестоко.
Улыбка не дрогнула.
— О, и любовь была... конечно, — шепнул умирающий. — Не это важно. Не это важно...
Чильбарроэс наклонился еще ниже, но дыхания больше не слышал. Тогда он погладил безвольное лицо, чтобы оно разгладилось и обрело покой, и оно вышло из-под ладони человека странно умиротворенным. Только тут Чильбарроэс понял, что все это время стоял на коленях в огромной луже крови.
Он встал, повертел кистью, в которой зажал рукоять меча, и фиолетовые сполохи брызнули с клинка, точно капли воды, и побежали по туманным столбам, расцвечивая их трупными пятнами.
Чильбарроэс бежал, разрубая на ходу туман, и яд пропитывал комья влаги и падал на землю, отравляя и ее. Тропинка сделалась совершенно прозрачной. Сквозь почву Чильбарроэс видел потроха земли: сплетенные корни, полные брожения грибницы, потайные норы животных и кладовки, где муравьи и пауки хранят свои зимние запасы.
Аньяр убегал по тропинке от катящегося за ним когтистого шара. Чильбарроэс на миг приостановился: он вдруг усомнился в том, что сможет догнать этих двоих, преследователя и преследуемого, так стремительно они неслись. Аньяр, рослый и длинноногий, каждое мгновение норовил скрыться из глаз, а монстр не отставал от него. Из последних сил Чильбарроэс помчался следом и, уже падая от усталости, метнул отравленный клинок прямо в тело монстра.
И упал на тропинку, глотая ртом воздух. Ему было жарко — так, словно он стоял возле гигантского костра.
Послышался визг. Этот звук оказался более высоким и более громким, чем мог вынести человек, и потому Чильбарроэс потерял сознание. Аньяр же, зажимая ладонями уши, приблизился и начал смотреть, как яд действует: бесформенная масса извивалась у его ног, принимая тысячи различных обликов и сбрасывая их. Оно становилось все меньше и слабее, но злоба его не уменьшалась, и наконец на том месте, где корчилось и кричало чудище, осталась лишь выемка в земле, наполненная темно-фиолетовой дрожащей массой. Аньяр взял горсть земли и бросил туда, потом еще и еще, и только когда на том месте вырос небольшой холмик, окончательно затих предсмертный вопль и не стало жидкости: только фиолетовое сияние, очень слабое, по-прежнему тряслось у самой поверхности почвы.
Аньяр топнул рядом с местом, где издохло чудовище, и подбежал к Чильбарроэсу. Тот лежал на боку, выбросив вперед одну руку и неловко запрокинув голову. Эльф остановился рядом с человеком, несколько секунд рассматривал его, затем уселся на землю и покачал головой. Он как будто впервые увидел, как уродлив был Чильбарроэс, как смертен он был, как отвратительно сказалось на нем преодоление этой смертности. Возможно, дело было в том, что для Чильбарроэса обретение бессмертия осталось безразличным.
— Ты меня спас, — сказал ему Аньяр. Он осторожно тронул щеку лежащего и почувствовал пальцами все ее морщины. — Ты отвратителен, но ты спас меня. Ты — мой брат, Чильбарроэс... Ты открыл для меня путь домой.
Он снял с пояса маленькую фляжку и вылил немного воды на сомкнутые губы человека. Чильбарроэс глотнул, кашлянул и открыл глаза.
И мир вокруг него и Аньяра изменился: медные стволы открылись во всей своей ослепительной красоте, стройные, проникающие через всю вселенную до самого неба. Синева небес лучезарно сияла, а шелковые ленты музыки извивались в воздухе, точно летучие змеи, и наполняли весь мир сокровенным смыслом. Так обретает осмысленность пустая доселе жизнь, стоит лишь войти красивой женщине. Так расступается нечистота в воде, едва туда попадает свежее яблоко.
