– Я никогда не думал, что вернусь сюда. Не знал, что это возможно.
Женщина лежала на камне, будто отдыхала после трудного дня. На волосах плотно сидела каменная корона. Можно было разглядеть каждую складку платья, узор на кружевном воротнике и манжетах; руки женщины были сложены на груди, пальцы сплетены, между ладонями зажата рукоятка меча – рукоятка Швеи.
– У зла нет власти, пока ты не дашь ему власть, – медленно сказал Оберон. – Я считал, что поступаю по совести и во благо Королевства, когда женился на прекрасной принцессе. Хоть и не испытывал к ней ничего, кроме уважения. Королевству этого оказалось достаточно. Королеве – нет.
Отряхнув комочки бурого мха, я заново прочитала надпись на камне: «Вам, заблудившимся в темноте… вам, не вернувшимся с изнанки… посвящается…»
– Это самая моя большая вина, – продолжал Оберон. – И самое большое поражение. Она ведь была волшебница. Если бы я присмотрелся к ней повнимательнее – многое сумел бы предотвратить… Но она меня раздражала. Она требовала любви… как ростовщик требует долг с нерадивого кредитора.
– Кому же такое понравится, – сказала я, глядя на печальную королеву.
Король провел рукой по ее каменным волосам:
– Я был за нее в ответе. И я ее потерял… Ты иди в город, я сейчас тебя догоню.
Я пошла, не оглядываясь, по едва заметной тропинке, которую показала мне девочка Улейка. Я была настроена на возвышенный лад и при этом слегка трусила: было ясно, что мы идем к Эдне. Но я не понимала зачем.
Король догнал меня, как и обещал, через несколько минут. Мы молча вышли из леса. Миновали дом ваятеля; у ворот прыгала Улейка, но не заметила нас или не узнала. По той самой дороге, по которой уходило из города Королевство, мы вошли в городские ворота, прошли по Торговому тракту, называемому также Парадом Королевства, и скоро остановились перед знакомым домом с жестяным драконом на крыше.
Оберон твердо постучал в калитку.
Я нервно сцепила пальцы. Мы расстались с Эдной не по-доброму; подумать только, из-за какой-то дрянной тетки, из-за ее неистового желания случились такие беды! И все-таки мне было страшно при мысли о том, какое наказание ее ждет.
Скрипнула дверь дома. Послышались шаги. Калитку открыла женщина – все в том же коричневом платье, заштопанном на груди; я не удержалась и попятилась. Очень не хотелось быть свидетелем их встречи с Обероном, зачем король привел меня, лучше бы сам…
Эдна глядела на нас не очень приветливо, но и не зло. Равнодушно.
– Кого вам, добрые господа?
Меня мороз продрал по коже. Она смотрела на Оберона, ничего в ее глазах не менялось, она разговаривала с ним, как с обычным путником!
– Госпожу Эдну, пожалуйста, – вежливо попросил Оберон.
– Это я. Чего вы хотите?
Я не удержалась и взяла короля за руку. Мне сделалось жутко.
– Один вопрос, если позволите, – Оберон успокаивающе сжал мою ладонь. – Как звали короля, который увел из города свое Королевство некоторое время назад?
Брови Эдны поднялись, как два вопросительных знака.
– Король, – сказала она не очень уверенно. – Понятия не имею. Не помню.
Она быстро захлопала ресницами, будто растерявшись. Будто мы с Обероном казались ей смутно знакомыми, но вот откуда – она не могла понять.
– Я забыла. Да. Спросите кого-нибудь другого.
– Спасибо, – сказал Оберон.
Эдна в последний раз посмотрела на него – и ушла в дом, затворив за собой калитку.
Где-то гремела кузница, по улице катились возы – Торговый тракт был оживлен днем и ночью. Прохожие глазели на нас, робко улыбались, многие кланялись, но когда с неба спустился Фиалк, блестя зубами, – все бросились врассыпную.
Мы взлетели над городом. Он очень разросся, теснились кварталы новых каменных домов, в окружении парка стоял старый дворец – тот самый, где я впервые увидела Королевство…
– Она получила, что хотела, – сказала я, думая об Эдне. – Но мне кажется, все-таки… она по-своему вас любила.
– Ради любви совершаются великие дела, – пробормотал он задумчиво. – Но ради нее же совершаются гадкие, отвратительные дела. И ничего с этим не поделаешь.
Фиалк разогнался, как самолет, преодолевающий звуковой барьер. Пролетел сквозь грань миров, будто сквозь пленку, и я увидела внизу знакомую улицу, крышу дома с антеннами, автобусную остановку, парк и озеро, а потом книжный магазин, гастроном, школу… У меня захватило дух.
– Ты мне дороже сотни дочерей, – сказал мне на ухо Оберон, – подмененных в младенчестве и перенесенных в ваш мир.
– А что, у вас есть сотня дочерей?!
– Если бы, – он рассмеялся. – Если бы они у меня были.
Дождливым октябрьским утром мне в окно ударил мелкий камушек. Это было само по себе странно, потому что до нашего этажа не так-то просто добросить. Да и не было у меня никаких знакомых, друзей или врагов, готовых на виду у всего двора кидаться камнями!
Я выглянула в форточку.
Он стоял без зонтика под самыми окнами. Кончик его носа покраснел. Светлые волосы выбивались из-под капюшона. В руке – обернутая в целлофан черная ветка, усеянная большими белыми цветами.
Я сбежала по лестнице вниз, едва успев накинуть куртку. Мама крикнула вслед что-то предостерегающее.
– Привет, – сказал Максимилиан. – Я пришел жить в твой мир. Насовсем!
И ухмыльнулся, показывая острые белые зубы.
