обряд закончится благополучно для них обоих.
– Ну, так как?
– Ладно, будь, по-твоему,– согласился Зугбир.– Обряд совершим сегодня в полночь, когда в святилище никого не будет. Мне надобно хорошенько подготовиться. Да и тебе не мешало то же самое, раз уж ты хочешь принять в этом участие.
– Хорошо. Я вернусь сюда к первой звезде,– сказал Нёкун. Он встал, повернулся и пошёл к выходу из святилища, и Зугбир остался один.
Остаток дня он провёл в святилище, молясь духам предков и время от времени мысленно обращаясь к Рыси-Прародительнице, прося её помочь в задуманном деле.
Нёкун вернулся, как и обещал – когда на потемневшем небосклоне зажглась первая звезда. Он был в полном облачении шамана Рыси, с висевшим за спиной большим бубном, на котором было нарисовано солнце. Вот только вместо посоха и колотушки у него в руках был кузнечный молот.
Зугбир поджидал его у входа в святилище. Несмотря на то, что было довольно прохладно, он был бос. Все узелки и завязки на его одежде были развязаны.
Не говоря друг другу ни слова, оба шамана прошли внутрь. В самой глубине святилища у задней стены стояла огромная каменная чаша, выдолбленная из цельного камня, бывшего частью скалы. В ней собиралась вода, сочившаяся из узкой расселины наверху в стене святилища и медленно сбегавшая вниз тонкой струйкой. Переливаясь через край чаши, она уходила в пробитые в скальном полу водостоки.
Для начала возле неё они очертили круг кузнечным молотом, принесённым Нёкуном. Затем Зугбир шагнул внутрь круга, оставив каяда снаружи. Встав напротив чаши с водой, он сделал несколько глубоких вдохов, сосредотачивая всю свою волю в единое целое. После этого он широко развёл руки в стороны, а потом медленно свёл их перед собой, соединив раскрытые ладони.
– Взываю к тебе, о мать коттеров! Молю тебя! Дай мне узреть тех, чьи души, оставив бренные тела, ещё не успели оторваться от этого мира, канув в вечность!
Звучный голос шамана громкими раскатами разнёсся по всему святилищу, отдаваясь гулким эхом.
Зугбир склонился над чашей, уставив свой неподвижный взгляд на поверхность воды так, словно он хотел разглядеть скрытое ею дно. Сначала его глаза не видели ничего кроме собственного отражения. Но вот поверхность воды пошла лёгкой рябью, а края чаши окутала лёгкая дымка.
Она клубилась, переливаясь всеми цветами радуги. Потом она начала постепенно рассеиваться и перед взором Зугбира предстала чернота, в которой призрачно мерцали колышущиеся тени. В следующее мгновение он увидел чьё-то лицо, потом его сменило другое. В третьем Зугбир узнал Белтугая. Следом за ним перед его взором проплыло лицо Байрэ.
– Заклинаю вас – ставших духами. Поведайте мне. Поведайте…
Каждое слово давалось Зугбиру с трудом, словно в рот ему набился горячий сухой песок. Звук собственного голоса оглушающе бил по ушам, вызывая в голове боль. В ответ тени силились что-то сказать ему, но их голоса звучали как отдалённый невнятный шёпот, и он никак не мог понять, что они говорили. Чувствовалось, что это нечто очень важное. Ему с трудом удалось разобрать лишь некоторые слова.
Лики умерших мелькали перед взором Зугбира. Он всматривался в них, но того, кого он искал, среди них не было. И тогда, он позвал его сам.
– Джучибер сын Хайдара!
На какой-то краткий миг тени исчезли, и сквозь чёрную пелену проступило чёткое видение сидящего человека, обратившего своё лицо к небу. Видение погасло, словно задутый свирепым ветром огонёк лучины, и его вновь сменили лики и тени умерших, мерцающие в чёрной тьме.
Внезапно ему показалось, что они словно отдалились от него, а тьма стала гуще, осязаемее. Он почуял, что его вот-вот затянет в какую-то неведомую бездну, но в последний миг Зугбир ощутил, как на его плечи легли тяжёлые ладони Нёкуна. От них исходило тепло, которое буйной волной растекалось по телу, наполняло душу уверенностью в собственных силах.
Чернота бездны исчезла, и вместо неё перед его взором снова заклубилась дымка. Она быстро рассеялась, и Зугбир вновь увидел своё отражение в воде. Вот только теперь она была грязно-мутной.
Зугбир закрыл глаза и обессилено откинулся назад. Он не мог говорить, ибо обряд общения с духами умерших отнял у него все силы, и сейчас шаман ощущал в теле лишь мертвящую холодную слабость. В голове стоял гул, а в ушах звенело от напряжения. Он тяжело дышал, лихорадочная дрожь сотрясала тело, а по лицу скатывались крупные капли пота.
Стоявший позади шамана Нёкун увидел, как тот медленно бездыханным мешком стал оседать на пол. Он подхватил Зугбира одной рукой, не дав ему упасть. Другой рукой он нашарил и взял стоящую рядом флягу с настоем огнецвета и, осторожно поднеся к губам друга, влил её содержимое ему в рот. Тот, поперхнувшись, закашлялся и приоткрыл глаза. Нёкун с облегчением ощутил, как у Зугбира восстанавливается дыхание, а его сердце стало биться чаще.
Поддерживая под руку ослабевшего Зугбира, Нёкун вывел его наружу. Первые лучи солнца уже осветили долину Иланы, но в скрытом от утреннего света вершиной Тенгри-Кота капище и в его окрестностях, всё ещё царил предрассветный полумрак.
– Ну, как? Удалось? Я еле тебя смог вытащить оттуда.
Нёкун склонился над Зугбиром.
– Я не ощутил присутствие его души среди умерших,– еле слышно прошептал тот в ответ.– Знаешь, перед тем как вернуться в мир живых, мне было краткое видение. Я всё-таки увидел Джучибера. Мне показалось, что он находится в каком-то лесу или роще, где растут невиданные у нас цветы и деревья.
– Хм, а что он там делает? – удивлённо хмыкнул Нёкун.
– Тоскует, словно запертый в
