— Имя?.. Звание?.. Чин?.. Должность?..
Он помолчал, но вино жадно выпил, чашу осушил до дна. Пил бы и больше, но не налили, на меня погля–дывает одним глазом, припухшим и в кровавых жилках, второй заплыл настолько, что даже щель между верх–ним и нижним веком не щель, а тоненькая черточка.
— Знаете, — сказал я, — как гуманист, я содрогаюсь при мысли, что придется прибегать к пыткам. Но как демократ, стоящий на защите интересов… э-э… демократии, я вынужден делать все, что нужно для культуры и победы гласности. Вы как насчет гласности?
Он буркнул:
— Спрашивайте.
Я сам не ожидал, что допрос продлится так долго, гвардейцы короля в самом деле не крестьяне, знают до–статочно много, вельможи разговаривают в их присут–ствии откровенно, да и как иначе, если они на каждом шагу, неподвижные и молчаливые, как истуканы, в са–мом деле перестаешь замечать.
— Хорошо, — сказал я и кивнул внимательно слу–шающему Ваддингтону. — Налейте ему еще вина. Устройство королевства любопытное… но ничего ново–го. Теперь о тех небоскребах, что на той стороне горо–да… что они собой представляют?
Судя по его лицу, такой термин слышит впервые, однако он понятен, объяснять не нужно, поморщился и сказал нехотя:
— Никто ничего не знает. Там маги. А также всякие там… ну, колдуны, чародеи… Они сами не желают жить среди людей. Но у слабых мало сил, потому и живут среди нас…
— Это уже что–то, — сказал я заинтересованно, — гуманное общество. Как к ним в народе относятся?
Он пожал плечами.
— Пользоваться пользуются, но если где корова па–дет, то всем понятно, колдун виноват. Тут же идут уби–вать и грабить. А для знатных глердов убить колдуна — это как подвиг.
— А сильные?
— Сильным люди не нужны. То ли сами творят себе еду, то ли как–то еще… Обычно уходят и поселяются либо высоко в горах, либо в лесах, а то и вовсе в пусты–нях… говорят, есть и такие места.
Я вспомнил те высокие башни над городом, по спине пробежал озноб, словно оттуда все еще наблюдают за мной.
— А что насчет тех, кто высоко в башнях над вашей столицей?
Он пробормотал:
— Те хуже всего.
— Опаснее?
— Да, — ответил он. — Их не достать снизу, а баш–ню не разрушить. Либо камень там крепче, чем… ка–мень, либо всякий, кто подойдет близко без разрешения чародея, падет мертвым.
— Ого, — сказал я.
Он потрогал разбитую скулу, поморщился.
— С такими колдунами у правителей обычно, как это сказать, вооруженный мир. Чародеи даже помогают защищать земли, если нападет враг, но все равно коро–лям, как понимаете, глерд, такое ненавистно…
— Еще бы, — согласился я. — Какой король до–пустит, чтобы кто–то совсем рядом не признавал его власть?.. Тогда нам повезло.
— Что убежали ночью? — переспросил он. — Ду–маю, колдунам в башнях все равно. Это если бы боль–шая армия подошла и начала жечь город, который ча–родею зачем–то да нужен…
Я поднялся, кивнул.
— Ладно, лечись. К сожалению, сразу тебя не убили, когда было можно, а теперь вроде бы нельзя, хотя, конечно, можно, но уже нельзя, потому что поздно.
Он снова потрогал скулу, даже сунул палец в рот и пощупал там верхние зубы.
— Благодарю, глерд. По глазам вижу, и город со всеми жителями утопите без всякой жалости, но если что–то вам нельзя, то нельзя.
Я кивнул в его сторону Вад дингтону.
— Он твой.
Тот подхватил гарнца и потащил к выходу, а когда за ними захлопнулась дверь, я повернулся к карте и за–стыл. Посреди каюты появился рослый и жилистый мужчина с крепким телом, но измученный настолько, словно доживает последние дни жизни: ввалившиеся глаза, под которыми многоярусные темные мешки, по–хожие на сети для ловли рыбы, желтая кожа лица с от–висшими брылями, запавший рот…
— Ты тоже, — проговорил он, как мне почудилось, с сочувствием, — творишь из пустоты…
Я ответил осторожненько, стараясь вообще не ше–велиться:
— Да… передвигаю там… в ней…
Он спросил сиплым голосом:
— Отказаться… не можешь?
— А зачем? — спросил я наивно.
Он зябко передернул плечами.
— Ты не можешь не чувствовать ужас… И всю бес–смысленность… Или как–то защитился? Но от этого нет защиты, потому что… от себя нельзя…
За его спиной возникло кресло, он сел, не глядя, а я смотрел на него со страхом и жалостью. Мощь его чу–довищно велика, понимаю, но может создавать только то, что знает и понимает, а понимание у него такое же, как у любого другого в этом мире, в то время как у меня сил в миллион раз меньше, но могу творить, скажем, пистолет и патроны, потому что для меня упорядоченная пустота не совсем как бы пустота…
А самое страшное, он в полной и страшной силе ощутил иллюзорность всего, что нас окружает.
Он может мановением руки создать гору из ничего, и точно так же распылить ее, и сознание того, что все вот так вокруг создано из ничего и может рассыпаться в любой момент, наполняет безнадежной тоской и рав–нодушием ко всему, потому что ничего на самом деле нет, все ненастоящее, всего лишь чуть перестроенная пустота, не за что держаться, нечего ценить…
Я проговорил, с трудом преодолевая страх:
— Я знаю…
Он спросил хмуро:
— Что?
— Что все… из ничего, — ответил я. — И что это… ужасно. Я знаю.
Он спросил с вялым изумлением:
— Ты… знаешь? И… как с этим живешь?
— Если честно, — признался я, — стараюсь об этом не думать. Живу, как другие живут. Все эти темные материи, квартовые точки, бозоны… все это как бы не существует, когда о них не думаешь. Ну разве простой крестьянин может представить себе, что все мы… из пустоты?
Он содрогнулся, лицо стало бледным.
— Я знаю… что мир… пустота… но мы?
— И мы, — подтвердил я. — Но думать об этом нельзя!..
Он перехватил мой взгляд, полный сочувствия, ему в самом деле жутко, это я знаю о строении атома, и что там пустота на самом деле не пустота, что расположен–ные на огромных расстояниях один от другого атомы моего тела достаточно устойчивы… не знаю почему, но я верю, что для этого существуют некие фундаменталь–ные законы, и не надо бояться, что я весь из пустоты, нужно только не стараться представить это, иначе в са–мом деле рехнуться просто…
Он сказал мертвым голосом:
— Ты сделал мои знания еще ужаснее… Я не должен это представлять… и не могу не… нет, нельзя, нельзя…
— Погоди! — вскрикнул я. — А как насчет…
Слабо сверкнуло, пахнуло озоном. Он исчез, я за–стыл с сильно колотящимся сердцем, не понимая, то ли он переместился в свою башню, то ли все–таки представил пустоту на своем месте и… для человека с нашим могучим воображением это чревато. И смер–тельно опасно.
