"Вот и хорошо".
Я прервала связь и обратилась к Джоне:
— Артур предупрежден. Теперь будь так любезен, продолжай свой занимательный рассказ. На чем бишь ты остановился?
Некоторое время Джона молчал, покусывая губы.
— Определенно, вы что-то замышляете. Но что? — Он вздохнул. — Ладно, черт с вами. Продолжу. Когда Александр узнал, что я сын Артура, его первым порывом было прикончить меня. Но затем, увидев, как сильно я ненавижу отца, он изменил свое решение. В голову ему взбрела более забавная идея — подсунуть сына своего ненавистного братца израильтянам в качестве члена их королевской семьи.
— И как же он это провернул? — спросила я, решив вмешиваться в рассказ Джоны при любом удобном случае, чтобы хоть немного оттянуть время. — Как ему удалось выдать тебя за сына Исаии?
— Благодаря чистому совпадению. Дело в том, что у Исаии действительно был сын, рожденный от простой смертной на Земле Аврелия.
— Исаия знал о нем?
— Конечно, нет. Иначе он привел бы его в свой Дом. Судя по всему, ребенок родился уже после его смерти.
— И что же с ними случилось? Я имею в виду настоящего сына Исаии и его мать.
— Они умерли. Их убили крестоносцы Александра после взятия тамошнего Иерусалима.
— А как Александр узнал, что убитый ребенок был сыном Исаии?
— По фамильным драгоценностям, которыми Исаия щедро одаривал свою любовницу. Видно, он был от нее без ума.
— Но это еще не значит, что ребенок был сыном Исаии, — заметила я.
— Черт тебя подери, Бренда! — разозлился Джона. — Какое имеет значение, был ли этот ребенок сыном Исаии или самого Навуходоносора, главное — подарки. Они не были подделкой, они действительно принадлежали Исаии. И среди них — медальон, который был изготовлен по его специальному заказу в королевской ювелирной мастерской.
— Значит, Александр использовал эти вещицы, чтобы выдать тебя за сына Исаии?
— Вот именно. Он был рад, как дьявол, когда убедился, что я подхожу по группе крови. Разумеется, анализ на структуру ДНК выдал бы меня с головой, однако мы решили рискнуть. Александр поселил меня в мире, похожем на мой родной, но который часто посещали дети Израиля, снабдил меня легендой и научил некоторым нехитрым фокусам. В соответствии с нашим планом я немного выждал, приспособился к новым условиям, затем устроился работать в цирке иллюзионистом. Ясное дело, меня сразу же вычислили и обнаружили, что я Одаренный.
— И тогда ты рассказал вымышленную историю о своих родителях?
— Никакой истории. Александру ума не занимать. Он прекрасно понимал, что чем больше будет вранья, тем скорее я запутаюсь в подробностях и вызову подозрения. Поэтому я прикинулся круглым сиротой, не помнящим ни отца, ни матери. Дескать, меня воспитывала одна добрая женщина, которая умерла, когда мне было шесть лет, после чего я скитался по свету, добывал себе средства на существование, продавая драгоценности, возможно фамильные… Вот тут-то все и началось. По большому счету, я не выдавал себя за сына Исаии, меня признали таковым. Притом безоговорочно. — Джона ухмыльнулся. — Царь Давид принял меня с распростертыми объятиями и даже заявил, что я живо напоминаю ему Исаию. До чего люди бывают слепы!
— Ошибаешься, — медленно произнес Амадис; его лицо было бледным, как полотно. — Ты действительно похож на Исаию — в той же мере, в какой похож на всех нас.
Джона удивленно воззрился на него:
— Что ты имеешь в виду?
Амадис вздохнул:
— Ты никогда не задавался вопросом, чем было вызвано мое к тебе расположение? Ведь я считал тебя своим внуком… но на поверку ты оказался моим племянником.
Вслед за этим ошеломляющим заявлением в комнате воцарилось гробовое молчание. Пенелопа отняла от лица руки и растерянно заморгала влажными от слез ресницами. Морган переводил озадаченный взгляд с Амадиса на Джону и обратно. Дионис почему-то толкнул меня локтем в бок.
"Брат, — мысленно отозвалась я. — Это правда? Или ты подыгрываешь мне?"
— Это правда, — ответил Амадис вслух; голос его дрожал от гнева. — Исаия был моим сыном, а тот ребенок, которого убили бешенные псы Александра, был мой внук. Жаль, что я так поздно узнал об этом.
В этот момент я поняла, что Александру подписан смертный приговор без права помилования. Поняли это и все остальные. Вернувшись в Экватор, Амадис не успокоится до тех пор, пока не найдет Александра и не воздаст ему по заслугам.
Джона попытался с издевкой рассмеяться, но смех застрял в его горле, и он закашлялся. Еще десять секунд, еще несколько месяцев для стремительно взрослеющей Дэйры…
— Ну, и семейка! — обретя, наконец, дар речи, заговорил Джона. — Сонмище кровосмесителей, развратников и прелюбодеев. Оказывается, при всем своем оголтелом антисемитизме сыновья Света падки на дочерей Израиля. Смех и грех, право!
— Твой цинизм неискренен, Джона, — тихо сказала Пенелопа. — Ты стараешься выглядеть бoльшим негодяем, чем есть на самом деле. Ты насилуешь свою сущность, заставляя себя говорить гадости и совершать преступления. Ты никогда не притворялся порядочным человеком, напротив — ты всегда притворялся плохим, и, прежде всего, перед самим собой. Но когда-нибудь ты устанешь от собственного притворства, потеряешь контроль над своими чувствами, и тогда в тебе возобладает доброе начало. Оно спросит тебя: "Ну, как, ты доволен тем, что совершил? Ты удовлетворен? Ты счастлив? Да, ты отомстил за свою мать, за ее искалеченную жизнь, но на алтарь своего возмездия ты пролил реки крови людской, из мстителя ты превратился в палача…"
— Замолчи! — выкрикнул Джона, и его лицо исказила гримаса боли. — Замолчи, проклятая! Боже, как я ненавижу тебя!
— Ты лжешь, — настойчиво продолжала Пенелопа. — Ты только х о ч е ш ь ненавидеть. Ты изо всех сил стараешься ненавидеть меня, нашего отца и всю нашу семью, но у тебя не всегда получается. Теперь я вспоминаю наши встречи и наши беседы — порой в твоем голосе, в твоем взгляде проскальзывала безотчетная нежность, тебе так хотелось взять меня за руку, назвать сестрой… Но ты ожесточал свое сердце, наполнял его ненавистью и презрением, хотя в глубине души ты любил меня. Всегда, с самого начала, с первой нашей встречи. Ведь так? Признайся.
Джона ничего не ответил, только застонал. От прокушенной губы по его подбородку потекла струйка крови, а в глазах застыла мука.
Пенелопа не подыгрывала мне, не пыталась выгадать время. Она просто говорила, что думала, говорила искренне, пылко, убедительно, и каждое ее слово било Джону наповал. Я уже начала опасаться, как бы Пенни не переусердствовала в своем рвении, но в итоге все мои страхи оказались напрасными. Минуты, равные годам, истекли, и наше томительное ожидание подошло к концу.
