Но не следует забывать и другого: тут люди двести лет в неволе занимаются наукой. И вряд ли они настолько глупы, чтобы не заметить очевидного.
— Да, кстати, — прервал мои мысли жрец, — через три дня назначено ваше посвящение и пострижение. На закате после расчетов в саду.
Он развернулся и пошел прочь.
— Стойте! — заорала я. — Вы хотите сказать, что я буду… лысой?
Мой рот не закрывался от удивления. Сорро без волос я еще худо-бедно представляла: какая разница, лысый он или волосатый, если все время на голове косынку носит. А вот я… без любимой-то косы!
— Ну да, меньше волос, больше интеллекта, — развел руками служитель, — нами сто пятьдесят лет назад доказана корреляция между длиной волоса и умом человека. Чем короче волос, тем ученый мудрее. Чем длиннее, тем…
Спасибо, обласкали. Если верить рассуждениям этого сумасшедшего, получалось, что мы с Рэтти самые глупые члены нашей команды.
— Но, поймите, Ваше высочество, — рассыпался жрец в извинениях, — как только мы сострижем все ваши волосы, вы сами увидите, как хорошо станет соображать ваша золотая головка.
— Простите, господин жрец, — съехидничала я, потому что мне уже надоели обычаи этого сумасбродного храма, — но это сейчас моя голова золотая, а после пострижения станет блестящей.
— Блестящей — тоже замечательно! — нашелся тот.
Я проскрипела зубами в ответ, но ничего говорить не стала: воспитание не позволяло. Окажись на моем месте Рэтти, она бы всех в храме расставила по местам и нашла пятьсот десятую дробную цифру этого несчастного числа Пи и доказала бы, что это и есть последний знак, несмотря на все лжетеории Централи.
Когда жрец оставил нас наедине, я покосилась на Сорро:
— У нас три дня, нам надо уходить.
— Догадываюсь. Если мы продержимся тут еще хотя бы сутки, то я свихнусь, — вздохнул мой спутник.
Я посмотрела ему на пояс, где неснимаемым грузом висело три артефакта. И я робко спросила у разбойника, нельзя ли разрубить люк с помощью Оскурида.
Но, увы, моя идея оказалась непригодной:
— Понимаешь, Лика, это меч Кани, — с сожалением вздохнул Сорро, — она может им и листок бумаги разрезать очень аккуратно. Но если я обнажу Оскурид… ты помнишь, что случилось на Джомджоме?
Такое не забывается. В тот день я подумала, что мой любимый разбойник погиб, защищая нас от Алой Короны.
— Ты же не хочешь, чтобы у нас на карте появилось два полу-Серка, а «Белая Акула» с нашими, кстати сказать, друзьями была похоронена в очень глубокой морской впадине?
Он сел на алтарь, скрестив ноги. Чем-то в этот момент Сорро напомнил меня, когда он спасал мою персону на Негара. Только сейчас почему-то он не бравился, не кричал, что ему море по колено, что он горы свернет ради девушки. Но он и не чувствовал себя обреченным. Он тоже думал. И, если теория жреца о длине волоса и скорости мысли верна, то соображать странник должен раз в двадцать быстрее, нежели я.
Насколько я поняла, легендарные артефакты контролируются разумом и волей их владельцев. Перепутать оружие — смерти подобно: как Сунна и Рэтти отдергивали руки от чужих мечей. Наверное, сила Сорро подавляла защиту Даномхерев, а вот западный меч в его руках превращался в разрушительное оружие, которое лучше не показывать жаждущим перекройки всего мира. Попади такая игрушка в руки злодею, от Инселерда останется один большой островной архипелаг.
— А что, если огнем попробовать, южным мечом? — предложила я.
Разбойник медленно поднялся и занес руку с Даномхерев над алтарем. Я отскочила за колонну, когда огненная стрела прошлась по люку. Но, увы, наши надежды оказались тщетными: легендарный меч не смог оставить ни царапинки.
Придется срочно искать ключ, пока нас не побрили в монахов.
Остатки вечера мы бродили по храму, изображая из себя любопытных гостей. Ключей, надо сказать, нашли мы очень много, но ни один из них не походил на узенький цилиндр, который требовалось вставить в люк на алтаре.
— Думаете, Лика, — обратилась ко мне Камилья, перебирая свою связку, — если бы у меня был ключ от алтаря, мы бы не сбежали на Эстэрру?
Как ни крути, она права. Свобода — одно из самых необходимых человеку богатств нашего мира, и променять ее на каждодневные измерения длины окружности вряд ли бы кто захотел, разве что один одержимый. Один, но не целый храм.
— Может, сбежим отсюда, Сорро? — прижалась я к его груди, когда мы лежали в комнате, раздумывая о ключе.
Он провел рукой по моим волнистым золотым волосам и ничего не ответил.
— Давай уйдем отсюда вниз. Почему ты сдаешься? Сорро!
— Понимаешь, когда я мерил шаги вокруг храма, я пытался найти ворота. Их нет.
А еще прошлой ночью, пока я спала как сурок, разбойник пробрался к забору в десяток размахов высотой, что ограждал храм, и попытался разрубить живую изгородь. Получилось ровно столько же, сколько и с люком. То ли сильная охранная магия сдерживала стены от мощных ударов, то ли технологии Централи дошли до той стадии, что металл и стены не поддавались даже легендарному оружию.
— Пока есть надежда на свободу, Лика, мы будем бороться.
Мое лицо обожгло его горячее дыхание, и он страстно поцеловал меня. Упершись руками в его грудь, я попыталась оттолкнуть от себя Сорро, но он был сильнее меня. Мое слабое сопротивление ничто по сравнению с его мускулистыми руками, вжавшими меня в мягкую перину.
— Отпусти меня, Сорро, — прошептала я, — нам нельзя быть вместе.
Я понимала, что мое тело хотело иного, но ему не знать, что мы из разных сословий, что разбойнику никогда не стать королем Нордэерда. Однажды я представила во сне, что он женится на мне. Связать отношения узами брака не так сложно: клятва перед Единым и высшими наших родных земель, и все. Хуже другое — мой статус и наследство. Я единственная дочь своего отца, я не могу отречься от престола: живу я в сложное время или в эпоху благополучия. Мне предстоит выйти замуж за одного из князей или герцогов Нордэрда, а не за разбойника из Хигаши, пленившего мое сердце… мне было тяжело говорить ему это: «Нет». Но так надо, на благо моей страны и всего Инселерда. Он никогда не согласится принять мое наследство. Мой дворец окажется тесным для его свободной души. И чтобы не было больно, нужно прекратить мои с ним отношения, чем быстрее, тем лучше.
Только мое тело не соглашалось со мной, ему нравились ласки сильных рук и прикосновения пухлых губ.
— Сорро, не надо, — шептала я.
— Я хочу…
— Я тоже, но… не надо…
Тело привыкло, оно знало, что ему делать, сердце полностью ему доверяло, и только разум корил: «Тебе будет больно, Лика, не отдавайся ему снова и снова».
