— Ну, как? — насмешливо спросил Сашка.
— А ты знаешь, — она облизнулась, прислушалась к ощущениям, — А мне нравится!
Никто не объяснял ей, что вино крепче пива. Они съели сыр с медом, остатки какой-то колбасы и хлеба, но этого явно было маловато. Когда Сашка вылил в бокалы последние капли, Светка вдруг осознала, что пьяна. Ей было очень хорошо: тепло, легко, весело. На столе ради романтики горели свечи, и в их теплом слабом свете юноша, сидящий напротив, казался очень красивым, очень добрым, почти рыцарем из сказки. Его покинул обычный сарказм, он тоже был доволен и расслаблен, и совершенно логично хотел продолжения вечера.
И она была не против.
После секса он сразу заснул, а ей спать пока не хотелось. Она повалялась, глядя на голую лампочку, призраком маячившую под потолком, прислушиваясь к ощущениям в теле. Тепло, мягко, лениво. Одновременно с этим ум её пребывал в беспокойном состоянии, заполненный какими-то невнятными образами и обрывками мыслей. Было ещё не очень поздно, в квартире было прохладно, поэтому, выбравшись из-под одеяла, Светка надела джинсы и рубашку, погасила свечи и ушла на кухню. На кухне она чаще всего занималась тем, что с натяжкой можно было обозвать хобби: рисовала Историю. Поскольку у неё не было денег на более или менее приличные рисовальные принадлежности, она обходилась тем, что могла достать. Большую стопку писчей бумаги желтоватого цвета ей отдала бабушка. Предполагалось, что она будет использована для конспектов, но для конспектов у Светки всё-таки были дешевые общие тетради. А желтая бумага и мягкий карандаш пошли на рисование Истории. Светка даже про себя мысленно никогда не решалась назвать своё творчество «комиксом». Она читала настоящие комиксы и понимала, что её кривоватые картинки на это название пока что не тянут. Но у неё был сюжет (сказочный, конечно), были персонажи (которых даже можно было отличить друг от друга) и кое-какое минимальное представление о раскадровке.
Она сняла с кухонного шкафа пачку изрисованных листов, разложила последние три, рядом положила чистый кусок бумаги и принялась намечать линии будущих кадров.
Как всегда, рисование затянуло с головой. Её совершенно не смущало, что линии получаются неровными, а пропорции персонажей нарушаются. Это всё равно были листы-наброски, приблизительная идея, которую потом предстояло перерисовать набело. Вино всё ещё горело внутри, удивительным образом придавая уверенности и свободы. Примерно через час Светка поняла, что у неё затекла спина и замерзли голые ноги. Всё ещё в сюжете с головой, она на автопилоте нашла и натянула потрепанные шерстяные носки и растоптанные тапки и снова села рисовать.
Она то замирала, уставившись в темное окно, пытаясь увидеть внутренним взором нужные линии, то бросалась рисовать, то терла ластиком, чтобы потом снова замереть с распахнутыми глазами в попытках поймать что-то неуловимое.
В какой-то момент ей показалось, что если она закроет глаза и сосредоточится, то сможет наконец поймать не дающийся чёртов кадр. И она закрыла глаза.
В темноте за веками плавали красные отсветы, вспухали и опадали серебристые волны. Светка посидела, безуспешно пытаясь собраться и выстроить картинку, потом опустила руки на бумагу, а голову на руки, вздохнула и задремала.
Глава 5.
Она летела во сне. Было очень холодно, под ней далеко внизу проносилась темная поверхность — вода? Земля? А впереди и наверху было ослепительное и одновременно темное небо. Как это бывает только во сне, ощущение тёмного менялось ослепительным сиянием там, куда падал её взгляд. Она летела, постепенно скорость становилась меньше, и наконец стало понятно, что внизу действительно вода, а впереди — рассвет, поэтому так ослепительны лучи, бьющие ей в лицо. Она захотела остановиться и остановилась. Вода простиралась, насколько было видно вокруг, и на мгновение ей стало страшно — она поняла, что потерялась и не знает, куда лететь дальше. Словно ощутив её страх, волшебная сила, державшая её в воздухе, начала истаивать, проседать, как паутина. Светка взмахнула беспомощно руками и провалилась вниз, вниз, вниз…
И с воплем села в сырое и холодное.
Пробуждение, обещавшее избавление от кошмара, мгновенно напугало едва ли не сильнее. Она сидела на мокрой лесной земле, раскинув ноги в домашних тапках, опершись руками в какой-то мелкий мусор. Вокруг из белесого утреннего тумана проступали березовые стволы и голые серые ветки кустарников. Туман оставлял два-три метра видимости, за которыми всё сливалось в неразличимое марево, глухую белизну.
Светка дико оглянулась и завыла от ужаса. Это сон, это должен быть сон, надо проснуться. Она помнила, что если во сне упасть, то проснешься, это верный способ. Она кое-как поднялась, сделала пару шагов на спотыкающихся, затекших ногах и плашмя шлепнулась на землю.
Больно.
От удара из неё как будто вышибло дыхание, и она перестала выть. Несколько черных секунд она безуспешно пыталась вдохнуть или выдохнуть, потом ей кое-как удалось протащить в себя немного воздуха. Слушая хрип, с которым её легкие совершили вдох и выдох, она вдруг начала бояться иначе. Панический, абстрактный ужас ночного кошмара вдруг сменился вполне конкретным понятным страхом за свою жизнь. Следующие секунды она лежала, замерев, на холодной влажной земле, хрипло вдыхала и выдыхала, и думала только о том, чтобы продолжать дышать. Не орать, не дергаться, а просто делать вдохи и выдохи, обеспечивая своему замерзшему, местами ушибленному телу приток кислорода.
Наконец её слегка отпустило. Она подобрала под себя руки и ноги (земля была страшно холодной), встала на четвереньки. Тело тут же продрало крупной дрожью, ознобом, и одновременно заболела голова. Боль была смутно знакомая — за глазами, как от сильного зрительного утомления.
Светка зажмурилась как можно крепче и с усилием открыла глаза. Это должно было сработать, но не сработало: она всё ещё стояла на четвереньках где-то в лесу, среди тумана, в непонятном часу дня.
— Ладно, — сказала она вслух хрипло, — Ладно, ничего, сейчас я встану. — Она осторожно перенесла вес на колени, кое-как оттолкнулась руками и медленно выпрямилась. — Просто бывает такое явление, как потеря памяти. Мне надо к врачу. Я вышла из дома и куда-то пошла, но ничего не помню. — девушка кое-как встала на одну ступню, потом, медленно выпрямляя дрожащие колени, на вторую.
Посмотрела вниз. На ней всё ещё были домашние джинсы, старая фланелевая рубашка, рваные шерстяные носки и стоптанные тапки. Старые добрые клетчатые тапки на резиновой подошве. Её снова пробрала дрожь. Температура вокруг едва ли была выше десяти градусов, и Светка всё сильнее замерзала.
— Надо двигаться, — сообщила она сама себе и пошла… куда-то.
Позже она думала, что ей повезло. Места, где она оказалась, были в целом довольно обитаемыми. Но в частности из всех возможных направлений она выбрала то, которое буквально сразу вывело её к железнодорожной линии.
Она бы не пропала и пойди в любом другом направлении. Крошечный лесок, в котором она пришла в себя, со всех сторон был окружен домами, тропинками и заборами, но выскочив к рельсам и оглянувшись, она моментально поняла, где находится. Взвыв от облегчения, она бросилась направо, где в тумане маячило невзрачное зданьице станции. Когда она уже подбегала к платформе, за спиной у неё длинно и тонко просипела подъезжающая электричка.
Надо себе вообразить, что могли подумать редкие утренние пассажиры, глядя на слишком легко одетую, грязную и запыхавшуюся девушку с дико взъерошенными длинными волосами, которая почти бегом проходила вагоны, пробираясь поближе к голове состава. Почему-то ей помнилось, что туда бегут безбилетники от контролеров.
Если бы она подумала получше, то сообразила бы, что электричка идет от далёкого районного центра уже больше часа, а до города осталось всего три станции, значит контролёры — если они были — как раз добрались до первых вагонов. Но думать она была не в состоянии. Она знала только, что её настигло необъяснимое, чудовищное нечто наподобие проклятия, забросившее её из теплой ночной квартиры на полузнакомую пригородную станцию. Наконец она обессилено плюхнулась на какое-то из сидений, прислонилась к окну вагона и зарыдала.
