Глава 4. Жить захочешь — раскорячишься
Итак, первый же свой осознанный день в школе начертаний я провел на местной губе.
И как я не пытался объяснить Эребу, что ни в чем не виноват, старый хрыч остался непреклонен. Мол, стаканище есть? Есть. Бухло в нем есть? Есть. Ну вот и отставить разговорчики в строю, никакого особого отношения к тебе не будет. Сдавай оружие и принимай, чего заслужил.
После этих слов я плюнул и перестал доказывать, что не верблюд. Губа так губа, подумаешь. В конце концов, это тоже один из аспектов школьной жизни, вполне себе подлежащий изучению.
Впрочем, тогда я еще не представлял, что из себя представляет местный изолятор. И что мне на запястья, как настоящему преступнику, наденут красные цепи.
Дебилизм. Еще бы табличку на шею повесили с описанием моих прегрешений.
Впрочем, я рано смеялся, потому что стоило только наручникам защелкнуться, как над головой у меня засветилась надпись «Пьяница».
Было во всем этом что-то по-настоящему унизительное. Что любопытно, я никогда так себя не чувствовал ни в Ямах, ни в школе Януса — даже когда носил бусы из репки. Ни черную работу, ни соблюдение условий спора я никогда не воспринимал как обиду. Но здесь было другое — намеренное стремление поставить человека в позорное положение. И от этого на душе становилось гадко.
Перед уходом из школы непременно засуну эти наручники Эребу в задницу — пусть себе ходит и светится, пока обратно свое добро не вытащит, козел старый.
— Ни за что там не спи, — полушепотом предупредила меня Лилит, пока мы от святилища поднимались по коридору. — И смотри внимательно, куда садишься...
Тут мы преодолели невидимую пространственную границу, и нас накрыл гул голосов, топот и смех — это ученики направлялись в столовую.
А тут я такой в цепях.
Момент мимолетного знакомства был не из приятных — сбавляя шаг и умолкая, все они уставились на меня.
Никаких возрастных критериев здесь не было: среди учеников я увидел как взрослых мужчин и женщин, так и совсем молоденьких девчонок с парнями. Одежда тоже не отличалась каким-то единообразием — кто-то носил костюмчики а-ля тореадор с пиджачками-поддергайками, некоторые девушки щеголяли в дорогих шелковых платьях. А рядом стояли люди в кожаных тренировочных костюмах и обычных рубашках с куртками. Один паренек вообще носил жреческое облачение.
Позади всех плелась пухленькая маленькая девушка с толстой тугой косой, видом и цветом похожей на сдобную хлебную плетенку. И над головой у нее тоже светилась вывеска — «грязная женщина».
Прямо махровое средневековье какое-то.
Я невольно поморщился, жалея беднягу — вне зависимости от того, за какой проступок она получила свою картинку, происходящее здорово напоминало какой-то извращенный садизм. Еще любопытней был тот факт, что мужика с похожей надписью над башкой я не видел. Неужели девчонка полезла к парню, а тот мало того, что отказал, так еще и настучал на нее?.. Или она просто начертала себе на одеяле резинового Генриха, и кто-то выкопал это наружу?
Я слышал, как по толпе прошел шепот. У некоторых в глазах я видел брезгливое осуждение, а кто-то смотрел на меня с нескрываемой жалостью, будто на умирающего котика.
Но ребят, я вовсе не умираю, и не убил никого. Даже если верить надписи, я просто немного бухнул — так откуда вдруг такие эмоции? Потом я поднапрягся и расслышал, как они спрашивали друг у друга, почему так строго. Разве это повторный проступок? И разве новичков наказывают карцером? Он ведь еще ничего не умеет, он не сможет!..
Тут из толпы вышел вперед расфуфыренный франт в шелковом плаще, бордовом бархатном костюме, с кружевной манишкой и здорово отросшими волосами, спускающимися на плечи.
— Даня, ты ли это? — с нагловатой развязностью шагнул ко мне Олег, сложив губы в фальшивую улыбку. — Я так рад тебя видеть! Молодец, что не сдался, хотя с твоими данными человек послабее мог бы и в петлю залезть, — с душным сочувствием проговорил мой давний приятель. И тут же участливо поинтересовался. — Ты — наш новый уборщик? Ох и сочувствую я тебе, брат...
— Ты ошибся, — холодно осадила его Лилит. — Уборщик — это его новый некростюарт, управляемый прислужником некромантом, — небрежно заявила демоница. — Но и он не общественный, а персональный.
Лицо Олега медленно вытянулось от изумления. Он смотрел на меня — и не верил тому, что услышал только что от наставницы. И в ее устах эта фраза стоила в сто раз больше, чем любой ответ от меня самого.
— Шагай вперед! — прикрикнула на меня Лилит, подталкивая в спину ладонью.
И я подчинился — но очень неторопливо, чтобы успеть насладиться выражением олеговой физиономии.
По толпе снова прошелестел шепот, на этот раз — любопытный.
А мы сделали несколько шагов — и опять очутились в звуковом вакууме.
— Спасибо, — тихо поблагодарил я Лилит.
— Не за что, — отозвалась та. — Терпеть не могу павлинов в кружевных слюнявчиках. С чего он вообще взял, что ты должен быть уборщиком?
Я вздохнул.
— Ну, это долгая история.
— Потом расскажешь, — требовательно заявила Лилит. — Здесь нам направо. И мы почти пришли.
Когда она открыла изолятор, я не смог сдержать экспрессивного оценочного комментария, так и рвавшегося у меня изнутри.
Карцер оказался туалетом. Ну, то есть его конструкция здорово напоминала мою уборную в «высоком стиле», только с некоторыми отличиями — дыра здесь была раза в три больше, и она вытянутым овалом занимала большую часть пола в комнате. Чтобы безопасно присесть на край, нужно было опустить в дыру ноги — или дотянуться ими до противоположного края проклятого пролома. И хотя на стенах и на полу в изобилии виднелись здоровенные начертательные символы, ледяной сквозняк задувал по всей каморке, как хотел.
В этой одиночке защита от холода и ветра явно не планировалась принципиально.
— Иди, и сохрани себя до завтрашнего утра, — громко сказала демоница, с внезапной нежностью приобнимая меня.
И в этот момент мне вдруг показалось, что на противоположной стене из неровностей и теней проступило огромное человеческое лицо.
Я вздрогнул — и тут же почувствовал, как мне в бок ткнулось что-то острое.
Нож?
Встретившись с пристальным, многозначительным взглядом Лилит я озадаченно приподнял бровь.
— Убийца теней спасет тебя лишь один раз, но больше ничем помочь не могу, — одними губами проговорила она. — Дальше — сам.
Я неприметно забрал из ее руки миниатюрный клинок.
А Лилит уже в голос сказала:
— Теперь иди. И непременно возвращайся.
Я вошел в свою тюрьму. Тяжелая дверь за моей спиной с грохотом захлопнулась. И от этого звука у меня прямо озноб по коже прошел — ох не просто так она мне украдкой дала нож в одиночную камеру. Да еще велела не спать и внимательно смотреть, куда сажусь.
Видимо, начертания на полу способны нехило так развеять скуку.
Вот только я одного не понял — разве я в школу начертаний не по блату попал? Что же это за блат такой, если даже остальные ученики между собой перешептывались о суровости наказания для новичка?
Осторожно переступив через крупный светящийся символ, я аккуратно опустил свой зад между двумя отметками поменьше и уперся ногами в край дыры. Положение оказалось довольно устойчивым, только ляжки вмиг промерзли до костей. Тогда я разогнал по телу энергию, пытаясь согреться с помощью инспираторных экзерсисов. Но, к моему разочарованию, это никакого успеха не принесло. Руки и ноги наполнились силой — но при этом ничуть не согрелись. Я раскочегарил себя такой мощью, что казалось — могу одним ударом каменную стену проломить. Но при этом мне не удалось даже слегка отогреть свои замерзшие пальцы.
И не только пальцы. Я вдруг понял, что если прямо сейчас не встану, то все самое ценное может навеки остаться примороженным к камням этого морозильника.
Ну уж нет.
Я осторожно поднялся и замер в углу в позе пай-мальчика. И осознал, что долго в таком положении не простою.
