…В общем, в утренние часы караван смотрится добычей. Для любого, у кого достаточно сил для того, чтобы справиться с пятью десятками вооруженных недоумков…
…От бьющегося в агонии татя прет немытым телом, потом, мочой и серой глиной.[20] Мысленно отметив, что перед тем, как обмазываться последней, стоит все-таки помыться, я выпускаю из рук мертвое тело и вопросительно смотрю на Тома.
Четыре пальца вверх… «Волна»… Направление взгляда… Три пальца… Характерное прикосновение к горлу… Еще два… Сжатый кулак… Направление… — Коряга жестикулирует ничуть не хуже, чем любой из воинов Правой Руки. Киваю, оказываюсь рядом с ним и, дождавшись знака «готов», плавно ныряю под ветку, нависающую над краем оврага.
За ней — очередная «лежка». В ней двое. Лучники. Смотрят на дорогу и ждут команды. Мгновение — и правый, со свернутой шеей, обмякает в руках моего оруженосца, а левый — в моих… Обмен взглядами — и мы продолжаем движение…
…Времени у нас немного — судя по тому, что нам напел наскоро допрошенный «язык», час назад схваченный Иглой и Колченогим Диком, Ирлимский Овраг уже «оседлала» шайка Фахрима Когтя, прослышавшего о грузе серебра и о «своеобразном» отношении его охранников к выполнению своих обязанностей. И решившего встретить караван в первые часы после выхода из Больших Околиц.
Грамотное решение. Я бы поступил так же. Если, конечно, был бы разбойником.
Кстати, шайка Когтя — это сотня с лишним человек. Добрые две трети из которых — бывшие охотники, и владеют луком ничуть не хуже воинов Внутренней стражи. Значит, любое промедление — смерти подобно: одновременный залп из пяти-шести десятков луков может лишить Диомеда Ряшку как минимум половины охранников. Два-три — трех четвертей и большинства возниц. Пять-шесть — превратить Ирлимский Овраг в одно большое кладбище. Что меня абсолютно не устраивает: двадцать два из пятидесяти воинов Макса Бериго — воины Правой Руки. Люди, служащие моему роду не за страх, а за совесть.
Поэтому мы торопимся. И в максимальном темпе режем тех, кто может убить издалека…
Двое — по правому краю обрыва. Двое — по левому. А остальные… остальные, обойдя позиции разбойников со стороны баронства Квайст, постепенно сжимают тоненькое, но от этого не менее смертоносное кольцо…
…Скольжение к очередному лучнику… Захват за голову… Рывок… Скольжение… Захват… Рывок… Скольжение…
…Оглушительный свист, раздающийся из густого кустарника в паре десятков локтей впереди, подбрасывает меня на ноги. Если верить слухам, то Фахрим Коготь всегда подает команды сам. А значит, там, в зарослях кизила, прячется именно он. Предводитель одной из самых крупных разбойничьих шаек юго-востока Элиреи. Человек, ради поимки которого я и придумал затею с караваном…
Срываюсь с места и выхватываю из ножен мечи. Прыжок вперед-вправо, за куст, за которым выпрямляется еще один вскидывающий лук тать, и один из моих клинков с хрустом проламывает ему ребра под левой лопаткой. Поворот кисти, рывок руки на себя — и еще живое тело начинает медленно клониться вперед. Смещение влево, к его товарищу — и второй клинок, блеснув серебристой молнией, клюет его в правое подреберье. Прыжок через покрытый мхом валун, удар отточенной кромкой меча по предплечью третьего — и тяжелая стрела с граненым наконечником, выпав из ослабевших пальцев, втыкается в землю. А потерявший руку тать ошалело открывает рот, чтобы заорать от страха… Угу, щазз — взметнувшийся вверх меч перехватывает его горло, а удар ноги в поясницу отбрасывает наполовину обезглавленное тело с моего пути…
…— Законник!!!
Услышав дикий крик одного из своих телохранителей, невесть как умудрившегося заметить гербы на моих айлеттах, Фахрим Коготь мгновенно срывается с места. И рыбкой прыгает в ближайшие заросли.
Походя достав правым клинком крикуна, продолжаю движение. Мимоходом отметив, что для своих сорока с лишним лет предводитель разбойников чрезвычайно быстр и обладает очень хорошей реакцией. Только вот для того, чтобы «срубить с хвоста» того, кого тренировал Кузнечик, этого мало. Так же, как и умения бросать метательные ножи не глядя и на бегу…
…Распластавшись на топчане из розового мрамора, я закрыла глаза и расслабилась. Мое распаренное тело, разминаемое умелыми руками Мариссы, начало млеть от удовольствия, и я, решив, что имею полное право отдохнуть еще и душой, привычно скользнула в состояние небытия.
Несколько минут концентрации — и перед внутренним взором возник образ луковицы. Причем настолько реальный, что я смогла рассмотреть не только ее форму и цвет покрывающих ее оболочек, но и их фактуру. Отстраненно отметив, что небытие получается очень глубоким, я осторожно сняла с луковицы первую полупрозрачную фиолетовую пленочку…
…— Прошу садиться! Вот в это кресло, ваше величество…
…Я снова увидела удовлетворение в глазах мэтра Джиэро, и ощутила, как изменился взгляд мамы, почувствовавшей в его голосе нотки удовлетворения. А еще — заметила отблеск пламени в ее глазах, перепутанную прядь волос в локоне, волей придворного парикмахера касающегося ее правого плеча. И, сообразив, что в этот раз воспоминания о недавнем прошлом будут намного острее, чем обычно, ненадолго остановила Время. Чтобы собраться с духом и приготовиться заново переживать немногие светлые часы своей жизни…
— А у тебя тут жарковато… — справившись с ужасом, мама заставляет себя усмехнуться. И делает шаг к столику с пыточным инструментом…
К светлым часам период обработки элирейца не относился, поэтому я «отложила» в сторону эту оболочку, отщипнула от луковицы сразу десяток-полтора и провалилась на несколько месяцев глубже.
— Знакомься, Джиэро! Это моя дочь, принцесса Илзе… — Слова срываются с губ отца так, как будто обладают весом. Тяжелые, как каменные жернова, они обрушиваются на мою душу и играючи проламывают те щиты, которыми я пытаюсь отгородиться от жуткого настоящего… — С сегодняшнего дня она будет помогать тебе в твоем нелегком труде…
— Как прикажете, ваше величество! — Палач складывается в поклоне. И выпрямляется только тогда, когда слышит рев раздраженного отца.
— Прекрати кланяться! Не во дворце!
— Прошу прощения, ваше величество! — мэтр Джиэро очень неплохо изображает раскаяние. Для кого угодно, только не для меня: его глаза, руки, губы просто кричат о том, что он сейчас чувствует на самом деле.
Чувств в нем много: злорадство, ненависть, презрение, ехидство, предвкушение чего-то волнующего, почему-то ассоциирующегося у меня со сладострастием. В общем, что угодно, кроме раскаяния. А отец этого не видит!
