Чувств в нем много: злорадство, ненависть, презрение, ехидство, предвкушение чего-то волнующего, почему-то ассоциирующегося у меня со сладострастием. В общем, что угодно, кроме раскаяния. А отец этого не видит!
— Ладно, прощаю… В общем, она — в твоем распоряжении. От рассвета и до заката. Каждый день…
«Каждый день…» — вглядываясь в артикуляцию отца, мысленно повторила я. И поежилась от ужаса. А Время, словно почувствовав, как мне страшно, остановилось. Само.
Я мрачно вгляделась в бесстрастное лицо отца и, очередной раз не найдя в нем даже тени заботы обо мне, вдруг захотела еще раз пережить несколько следующих минут, ввергнувших меня во тьму Кошмара задолго до моего совершеннолетия.
…Взгляд палача скользит по моему лицу, спускается на грудь, а потом рывком смещается влево-вверх.[21] Брови сдвигаются вместе, а в глазах возникает немой вопрос.
— Спрашивай… — повелевает отец.
— Простите, ваше величество, а ее высочество, что, еще не опоясана?[22]
— Нет… — покосившись на мое платье, не перетянутое под грудью пояском, кивает отец. — Зачем терять время? Видеть она научилась. Значит, ей пора заняться делом… На благо королевства и… мое…
«Восемь месяцев… прошло уже восемь месяцев…» — горько вздохнула я. Потом в последний раз вгляделась в бесстрастное лицо отца, не знающего, что такое любовь к дочери, и решительно отщипнула от луковицы еще несколько оболочек…
— Ой! А у вас ссадина на коленке! Прямо как у меня! Хотите, покажу? — графиня Айлинка Утерс по-крестьянски задирает подол платья и тыкает грязным пальцем в свое разбитое колено. — Вот! Это я вчера с Дичка упала!
— С чего? — скомкав в руках снятую с себя грязную мужскую рубашку и с вожделением уставившись на бочку для омовения, спрашиваю я.
— Ну, Дичок, это… Дичок! — сестра моего похитителя непонимающе смотрит на меня, а потом вдруг гордо задирает подбородок: — Жеребец! Еще не объезженный! Огромный, как Лысая гора, быстрый, как молния, и знаешь, какой красивый? Ой… простите, ваше высочество, заболталась! Знаете, какой он красивый?
— А как вас к нему подпустили? Ну, если он необъезженный? — опустив палец в горячую воду и предвкушая будущее удовольствие, спрашиваю я.
— Меня и не подпускали… — Сестренка Аурона Утерса смешно морщит нос, потом, решившись, поворачивается ко мне спиной и еще раз вздергивает подол. Демонстрируя мне попу, исчерченную красными полосками.
— Ого! Розги? И сколько ударов?
— Двадцать… Я ни разу не ойкнула…
— М-да… — Состроив на лице подходящее выражение, я наконец погружаюсь по горло в воду и жмурюсь от удовольствия… А потом понимаю, что девочка ждет несколько более живой реакции на свой поступок. — Не многовато?
— Ну-у-у… — Взгляд девочки уходит вправо-вниз.[23] — Нет. Я ведь могла свернуть себе шею…
— Действительно могла…
Услышав голос, раздавшийся от двери в купальню, Айлинка вздрагивает и слегка краснеет.
— Дочь! Могу я попросить тебя ненадолго оставить нас наедине? — без всякого сюсюканья интересуется у нее графиня.
— Конечно, мама… — кивает девочка и, сорвавшись с места, исчезает из поля моего зрения.
Ход воспоминаний слегка замедлился, и я вдруг поймала себя на мысли, что мне страшно. Страшно заново ощутить те чувства, которые вот-вот начнет испытывать мать моего похитителя!
— Ваше высочество! Простите, что отвлекла вас от омовения, но, боюсь, другой возможности побеседовать с вами мне может и не представиться… — вздыхает графиня. — А я должна знать, что задумал мой непутевый сын. И, по возможности, успеть помочь ему не совершить непоправимую ошибку…
В ее словах и жестах было намешано столько настоящих чувств, что я снова растерялась. Ведь при дворе моего отца никто и никогда не чувствовал стыда. Ни за себя, ни за кого-то другого. И никто ни за кого не переживал. Тем более так искренне, как это делала эта женщина.
— Я не знаю, что он задумал… — справившись с удивлением, отвечаю я. И, увидев в глазах своей собеседницы еще более дикое смешение чувств, ошарашенно замолкаю. Пытаясь разобраться во всех оттенках того, что ощущаю.
Графиня до крови прокусывает губу. И, не заметив (!) этого, задает следующий вопрос:
— А… мой сын… не позволял по отношению к вам каких-либо… вольностей?
Ошалев от четкого ощущения, что она ПЕРЕЖИВАЕТ ЗА МЕНЯ, за дочь того, чья армия вторглась в пределы их королевства, я прикипаю взглядом к ее лицу. И, поняв, что мне ничего не привиделось, отрицательно мотаю головой:
— Нет. Если не вспоминать о том, что он меня похитил и насильно привез в Элирею, то его поведение по отношению ко мне можно назвать безупречным…
— Что ж… Хоть тут он остался самим собой… — снова вздыхает графиня. Потом судорожно сжимает пальцы правой руки и готовится сказать нечто, что в данный момент считает еще более важным:
— Ваше высочество! Я, графиня Камилла Утерс, супруга Логирда Утерса Неустрашимого, от имени главы нашего рода, в данный момент отсутствующего в замке, приношу вам искренние извинения за проступок моего сына. И предлагаю вам свою защиту…
— От вашего сына? — вырывается у меня.
Еще бы: поведение графини Утерс вышло далеко за рамки того, что я тогда могла себе представить!
— Да… — кивает графиня. — Если я попрошу, то Аурон откажется от своих планов касательно вас, и…
— …и оставит меня в вашем замке?
— Нет. Проводит вас обратно до Свейрена…
Я опять остановила Время, вгляделась в ее глаза и в который раз убедилась, что она искренне верила в то, что говорила. Снова погрузившись в ту мешанину чувств, которые обуревали мою собеседницу, я несколько минут смаковала ее любовь, веру в своего сына, чувство вины передо мной, и, ненадолго почувствовав себя человеком, позволила прошлому продолжить свой бег…
— Ради того, чтобы доставить меня в ущелье Кровинки, ваш сын готов почти на все… Это его слова, графиня… А еще он сказал, что ему было очень тяжело смириться с такой необходимостью… И что я — тот самый аргумент, который может помешать армии моего отца резать ваших мужчин и насиловать ваших женщин.[24] То есть, как мне кажется, граф Аурон Утерс собирается обменять мою жизнь на жизни сотен или тысяч подданных вашего верховного сюзерена… Как вам такое видение ситуации?
