Брови Тиберия поползли вверх.
— Господин, с ним всё хорошо, — залопотала Изра. — Меч оказался слишком тяжелым для детских рук. Но не переживайте: рана неглубокая. Доминик выронил гладиус из рук, и лезвие порезало икру. Я услышала его крик, прибежала в оружейную, и нашла вашего сына. Растерявшись, я закричала, но быстро взяла себя в руки. Схватила Доминика и побежала наверх к лекарю. Старый Игоргий зашил рану. Ваш сын в своей комнате…
— Дагулья задница! — не обращая внимания на маленького Луция, воскликнул Тиберий.
Он бросил маску на пол и в грязных сапогах направился в комнату Доминика.
Венерандум, покои претора-демортиууса
Его лицо состояло из семидесяти мышц. И название каждой он знал, как свои пять пальцев: вот челюстно-подъязычная, вот переднее брюшко двубрюшной, вот скуловая. Стоит моргнуть, как начинают работать фасция височной мышцы, верхняя мышца уха и еще десять других. Радость, печаль, меланхолия, уныние, гнев — он всё мог изобразить. За долгое время тренировок Секст научился походить на обычного человека. Но в отличие от тысяч людей, населявших Венерандум и Юменту, он видел глубинные причины эмоций и поступков.
Если старейшины скажут ему убить младенца, он сделает это с такой же легкостью, с какой ревухи проникают в тело алахама. Для него не существовало понятий сложности и легкости, понятий добра и зла. Все его чувства давно уничтожили во благо государства. Но Секст отличался от своих братьев демортуусов. Главным его достоинством была способность эмоционально мимикрировать под окружающих людей. Именно поэтому он в свои юные хакима достиг столь многого, хотя ему было наплевать на всё. Его душа давно застыла в вечной тьме. Он — обнаженный меч в руках старейшин. Он — заостренная стрела, разящая врагов Мезармоута.
Секст сидел на полу, скрестив ноги, и смотрел в зеркало. По левую сторону от него стояла глиняная бутылка воды, смешанной с умулусом. И хотя алкоголь был запрещен в Венерандуме, Секст все же нарушил закон. Вот уже как несколько менсе он узнал о том, что настойка подземного корня позволяет бродить по лабиринтам прошлого.
Секст погладил бутылку, словно красивую девушку. Когда звезда Тестатема загорится красным огнем, он нальёт в миску немного алкоголя и отправится в путь по прошедшим хакима. И тогда станет видна ниточка связей, что соединяла его и старейшин. Миллионы вопросов словно хунфусе роились в голове. Где он родился? Где родители? Почему старейшины выбрали его? И почему он встал на путь воина-демортиууса? Удивительно, но за десять хакима забылись все детские воспоминания.
Секст жил сегодняшним анимамом. Для него не существовало понятия «вчера». Всё, что касалось его «Я», забывалось. Хотя это не мешало ему просчитывать многоходовые интриги и отыскивать врагов.
Он хотел получить полную свободу от старейшин. Не жаждал, не мечтал, не вожделел — лишь хотел. Независимость от чьего-либо решения открывала новые возможности. Нет, он не собирался свергать Безымянного Короля, не собирался убивать старейшин. Секст понимал, что работал не в полную силу. Забытое прошлое мешало объективно воспринимать реальность. А дефекты вели к краху системы. Что если со временемм будет забываться нужная информация? Что если старейшины пожелают избавиться от него?
Нет, прошлое должно быть вскрыто.
Секст закрыл глаза.
Предчувствие больших перемен не покидало его. Скоро состоится совет старейшин в королевском замке. Скорее всего, кого-то из демортиуусов отправят в Юменту разбираться с ростками новой веры в единого бога. И Секст был уверен, что выберут его. Самый молодой претор-священнослужитель, самый способный воин. Безымянному Королю будет сложно устоять.
«А если я предназначен для чего-то другого?»
В любом случае ответ узнается в скором времени.
Сегодня Секст заметил, как сильно дрожал воздух вокруг дагула Сира. Ему даже показалось, как шевельнулись крылья бога. Однако уверенно об этом сказать он не мог. Жаль только, что комната астрономов в такой поздний потестатем была закрыта. Утром придется с кудбирионом Немерием провести тренировочные бои с его палангаями, а там уже и совет старейшин начнется… Возможно, к концу анимама удастся взглянуть в подзорную трубу.
Или же сегодня отказаться от умулусной настойки и сообщить обо всем владыкам? Нет, глупо. Наверняка старейшины тоже заметили изменения с дагулами…
Секст открыл глаза, посмотрел в окно и заметил красный яркий блеск звезды Тестатема.
Пора.
Налив алкоголь в миску, он отхлебнул из неё, наслаждаясь покалыванием в нёбе. Жидкий огонь скользнул по пищеводу, распространяя мнимое тепло по сосудам. Кожа на лице порозовела, радужная оболочка глаз стала мутной, как воды подземных рек. Секст мог рассчитать до перкутов, что произойдет с его телом.
Сердце учащенно забилось. Воспоминания, словно приступ тошноты, дали о себе знать. Они всегда были зыбки, как пески подземных пещер. Тысячи снов прошли через его сознание, но ни один не давал четких ответов на мучившие вопросы. Они оставляли после себя лишь следы прежних эмоций, но никогда не были конкретными. Секст глубоко вздохнул. Например, он большую часть жизни провел в Юменте, однако в сновидениях город был неясным, как далекие ледяные пустыни Венерандума. Сколько не пытайся узнать родные места — не получится…
— Вы хотите продать сына? — спросил старик. Он обладал голосом жеманной вдовы: чуть крикливый, чуть ласковый, чуть хитрый.
Древние лохмотья висели на нем как на вешалке; толстые нити синих вен обвивали худые руки; под длинными ногтями чернела земля; беззубый рот непрестанно двигался. Но больше всего внимание приковывала к себе борода: длинная, густая и ухоженная.
Секст повернулся в сторону матери. Она не была красавицей, это он понимал с самых юных хакима: невероятных размеров живот, толстые пальцы, грубые черты лица, волосатые руки. Вдобавок ко всему она болела красной желчью, болезнью пьяниц. Черви грызли её тело. Порой они вытягивали тонкие, похожие на волосинки, тельца из человеческой кожи и извивались в только им понятном танце. Мать любила с хрустом выдергивать их из собственной плоти.
— Вы точно хотите продать сына? — повторил старик и погладил бороду.
Мать облизала губы и кивнула. Белки её глаз покраснели, без труда можно было разглядеть, как в них извивались черви.
Секст вытащил из кармана платок и протянул матери:
— На.
Сколько ему тогда было? Пять хакима? Шесть? Нет ответа.
Он еще со вчерашнего анимама догадался, что мама собирается продать его. Поэтому он решил сделать ей подарок, чтобы она передумала. Он разорвал свою лучшую — и единственную — рубашку на лоскутки и из самого чистого сделал платок.
