— Я только их и боюсь, — сказал Сигурд.
Волк рассмеялся, протянул бонду руку, помог встать. Его ладонь была крепкой и теплой, совсем не похожей на ладонь безжалостного берсерка.
— Тогда ты очень смелый человек, — признал Харек. — Будь ты воином, я бы взял тебя в свой хирд.
Ночью Сигурд вновь не мог заснуть. Лежал, уставившись в потолок, слушал привычное сопение домочадцев, стук дождя по крыше и думал. Он думал не о женщине с рысьими глазами, танцующей под дождем, и не о красивой княжне, полюбившей морского ярла, и не о мертвом колдуне, над которым нынче возвышался памятный камень, — Сигурд размышлял о себе.
Когда-то давно, когда он был молод, а его отец еще ходил в походы за море, Сигурд мечтал о великой воинской славе. Тихо выскальзывая из дома лунными ночами, он ходил на берег моря и слушал, как шепчутся меж собой непоседливые дочери Ньерда. А потом снимал одежду и бросался в их ласковые объятия, чувствуя прохладные пальцы на своей коже. Он мечтал, что когда-нибудь в жаркой битве, после удара чужого меча, он очутится в их чертогах, и представлял, как впервые увидит морских великанш, расскажет о дальних странах и громких битвах, которые ему довелось повидать. Он хотел стать ближе к дочерям моря, понять, о чем они поют, о чем перекликаются, на что сердятся. Он грезил о далеких берегах, ни разу не виденных, но, несомненно, прекрасных, о драккарах, летящих по спине моря, о подвигах, свершаемых ради славы и богатства.
Но мечты и надежды, царствуя ночью, с рассветом таяли, а днем его ждали обычные для усадебной жизни дела — рассуживание ссор меж родней, заготовка сена, охота, сбор урожая. И песни дочерей Ньерда исчезали за хлопотами. Отцу не на кого было оставить усадьбу — мать Сигурда умерла, а другая женщина так и не вошла в их дом, поэтому за делами приглядывал сам Сигурд. Он еще на что-то надеялся, когда однажды осенью в положенный срок отец не вернулся из похода. Корабли, пришедшие в Каупанг, привезли лишь обломок его меча. Хирдманны отца, те, кто еще не обзавелся семьей в усадьбе, нашли нового хозяина. Следующей весной они отправились в поход с другим хевдингом, а остальные осели на берегу, как и сам Сигурд.
Время плескалось неспешными волнами, все реже он выходил к морю, все реже разговаривал с дочерьми Ньерда, а потом и вовсе перестал мечтать о великих походах и далеких землях. Кажется, это случилось, когда он впервые женился. Юхта была хорошей женой, домовитой, хозяйственной, доброй. Она не нравилась Сигурду, однако породниться с дочкой херсира Кнута было полезно, ведь Кнут был самым ближним соседом. Потом усадьба разрослась, и у Сигурда появилась вторая жена — Гунна. Она оказалась мила и беззащитна, совсем как маленький ребенок. А на Снефрид бонд женился из-за глупой хмельной блажи. Однажды во время пира белолицая девушка, прислуживающая ему за столом, приглянулась Сигурду, и, не раздумывая, он разделил с ней ложе. Потом оказалось, что Снефрид — из хорошего рода, вот и пришлось назвать ее женой.
Три жены, большая усадьба, полная родичей и слуг, стада скота, крепкие торговые связи, — все было слишком хорошо, чтобы тосковать по ночным купаниям и детским мечтам. Но нынче на душе у бонда было тоскливо. Он ворочался с боку на бок, стараясь не разбудить спящую рядом Снефрид, вздыхал, подсовывал ладонь то под одну, то под другую щеку, но сон не шел. От множества людей в доме стоял тяжелый запах, открытая дверь не впускала достаточно воздуха. Перевалившись через сонно причмокнувшую жену, Сигурд спустил ноги с лавки, сел, опершись локтями о колени, уронил лоб в ладони. Веки были тяжелыми, голова побаливала, зато пол приятно холодил ступни. Тяжело вздохнув, бонд на ощупь отыскал в изголовье постели смятый плащ, накинул его на плечи и пошел к дверям.
На дворе было свежо, дождь забарабанил по голове и спине Сигурда крупными холодными каплями. Встряхнувшись, Сигурд двинулся к морю. Ему вдруг захотелось коснуться прежней, беззаботной детской жизни, услышать голос моря, поглядеть на корабли, посидеть на берегу, мечтая о чем-то несбыточном.
На сей раз бонд пошел прямо по дороге, переступая через лужи и стараясь выбирать места посуше. Дорога вильнула перед каменной грядой, окружившей торговую площадь и пристань Каупанга, поползла вдоль нее. Сигурд провел ладонью по влажным камням, улыбнулся. Этот жест вновь напомнил ему детство. Тогда он часто гладил мокрые спины валунов, представляя, что каменная гряда вовсе и не гряда, а спящий дракон, а он сам — бесстрашный воин, ничуть не хуже Тора [17], не боящийся разбудить чудище и вступить с ним в неравную схватку. Теперь-то он знал, что драконов не бывает, а если они и есть, то живут где-нибудь далеко, в подземных пещерах или на краю мира, где в яме сидит на цепи громадный Фернир [18] — пожиратель солнца.
Возможно, кто-то из воинов Бьерна или сам Бьерн видел драконов, во всяком случае, многие торговцы, приходящие в Каупанг из далеких земель, уверяли, что встречали их, но Сигурд им не верил. Лишь однажды он поверил подобным словам, когда о драконах рассказывал синекожий раб, привезенный издалека, с жаркого юга, где вместо снега и земли — горячий песок. У него были розовые ладони и пятки, очень плоский нос и большие губы. В носу у раба висело кольцо из железа, будто у быка, ведомого на случку. «Драконы огромны, у них длинный хвост с шипами, узкие глаза и пасть, усеянная двумя рядами зубов. У них короткая шея и ноги, но они очень быстро бегают. Они не умеют летать, зато умеют плавать, живут в реках и притворяются бревнами, поэтому люди и звери часто их не замечают. Нападение дракона невозможно отразить», — на плохом северном языке рассказывал раб. Над ним многие смеялись, говорили, что таких драконов не бывает, а Сигурд ему верил. Если где-то на земле и жили драконы, то как раз такие — похожие на огромные плавучие бревна, с короткими лапами и огромной пастью…
Дорога вывела Сигурда на площадь. Далеко, у кромки берега, горел костер, разведенный людьми Бьерна, — ярл оставил у драккаров надежных сторожей. Над костром, оберегая его от дождя, на четырех кольях был натянут кусок полотнища, вокруг огня горбились маленькие черные людские фигурки, до Сигурда доносились невнятные голоса, смех.
Стараясь оставаться незамеченным, бонд двинулся вдоль внутренней стороны ограды к уходящему в море мысу, надеясь, затерявшись меж камней, спокойно посидеть в одиночестве. Он уже почти скрылся за мысом, когда от костра окликнули:
— Эй, Кьятви!
Сигурд не обратил внимания на оклик — звали не его, а какого-то Кьятви. Однако не успел он пройти и трех шагов, как уже несколько голосов настойчиво закричали:
