— А вы перестаньте играть в упертого болвана, подгоняющего задачу под ответ. Это, в конце концов, вам не по чину и не по возрасту, — вот же наказание… Господин Борстиг отучился отличать фальшь от искренности, только сам еще не знает об этом? — Досочинялись уже… до сказок о нежити?
Убить его, и вся недолга, тоскливо подумал Эйк. Легче убить, чем переубедить. А пугать бесполезно, он слишком хорошо помнит, что все равно умрет, когда-нибудь. Для него, наверное, важно только — как. И за что. Как и для нас.
— Ну нужно же это как-то называть… — пожал плечами Борстиг. А я для него относительно человек, ну не забавно ли… хорошая шутка. Регент будет смеяться, долго и от души. Кем его только не называли, вот уже и до нечисти дело дошло. Глава архивов щедр на комплименты. Регенту, пожалуй, сейчас могло бы прийти в голову отпустить господина Борстига на все четыре стороны — за остроумие. Последняя попытка…
— Господин Борстиг, я даю вам пятнадцать минут, чтобы обдумать нашу беседу. Вы услышали и увидели больше, чем кто-либо в Собране. Вам должно хватить с лихвой. Борстиг сощурился. Кивнул. Серьезно кивнул — подумать четверть часа? Отчего же не подумать? Немного новой информации есть. Эйк отвернулся к зарешеченному окну, гадая, пойдет ли все-таки дождь, или нет. Пора бы. Душно. «Плохой из меня черный герцог, просто никудышный, — а с востока наползает впечатляющая темная туча. И меркнет свет, ай-лэй-лай-ла… — Все время норовлю стать черным епископом…»
Все-таки два десятка лет с «заветниками» не проходят даром. Убеждать, спорить и сражаться за каждую душу — это въедается в кости. Даже если хочешь сначала отхлестать, потом — понять, все равно приходишь к привычному: переубедить. Зачем — вот на этот раз? Это же враг. Умный, хитрый и умелый. И, что важнее — меряющий мир совсем другой линейкой. Готовый на огромные жертвы ради абстрактных понятий. «Все, на чем стояла эта страна», извольте насладиться. На чем стояла, стояла, а потом — покосилась и поехала вниз с обрыва, как горная хижина на сотый год. Опоры подгнили, такая беда… И если он — вдруг, паче чаяния — выберет сторону разума и понятий вполне практических — что с ним делать-то?
— Скажите, — вдруг спросил Эйк, — а почему вы поддерживали связь с господином казначеем?
— По глупости, — не открывая глаз, ответил Борстиг. — Когда мы были знакомы коротко, он пытался навести порядок всюду, куда дотягивался, а об отделении от Собраны думал только как о крайней мере, на случай, если не будет другого способа спасти наше собственное герцогство. Потом мы не могли встречаться. Я поздно узнал, что он изменился. Эйк едва не подавился воздухом — и не счел нужным это скрывать. Все равно глава архивов выйдет отсюда либо союзником, либо вперед ногами.
«Изменился» — какое милое слово. Давайте еще скажем, помрачился рассудком, а, господин Борстиг? За компанию с королем, оно, видать, заразное. Был очередной хороший человек, а потом немножко испортился. От бессилия и отчаяния? Интересно, а вдруг такое и в самом деле когда-то было? Давным-давно, когда реки были полноводнее, луга — зеленее… когда сам Эйк еще шлялся по лесам с еретиками, а будущий герцог-регент зубрил основы макроэкономики. Или господин Борстиг попался на тот же крючок, что и многие другие? Казначей занимал свой пост тридцать лет. За это время можно три страны развалить, если с самого начала задаться такой целью… ладно, неважно, с чего он начал. Важно, чем закончил. А вот господин Борстиг заканчивает тем, что готов убить коллегу, чтобы подстраховаться на случай неудачи: не вернутся они с сержантом из дворца, здесь начнется переполох, перерастающий в резню. Сорвется покушение, не удастся подойти к регенту на расстояние удара — быть Борстигу спасителем и умиротворителем, пресекшим измену внутри тайной службы. Начавшуюся с убийства главы оной службы, конечно же. Потом — ждать следующей возможности закончить свое дело, а представится она быстро. Бывший сторонник казначея, не нагрешивший против нынешней власти, вовремя подавший неосмотрительному «щеголю и профану» доклад о состоянии дел — кому и быть преемником Эйка, как не ему? Отведенная главному цензору Меррану роль и его участь в замысле господина Борстига — мелочь, конечно, в сравнении с масштабами игры. Господина Меррана никак не назовешь государственной ценностью, человек он ограниченный и недобрый; однако ж, мелочь неприятная. Меррану, конечно, так и так висеть на городской площади; но регент повесит его за несостоявшееся покушение; а вот вы, господин
Борстиг, хотели убить его для пользы вашего дела. Как покойный казначей натравил короля на северян…
— У меня, господин Эйк, — все еще не открывая глаз сказал архивист, — концы с концами не сходятся. Я могу понять, почему вам и вашему сеньору не понравилась затея покойного герцога. Она мне тоже не понравилась, но вы меня опередили. И действовали решительнее, чем стал бы я — я бы не поднял руку на короля. Но вы могли потопить заговор раньше, год-два назад. Договориться с Алларэ и Гоэллоном, сделать все тихо. Бескровно уже не получилось бы, но одна северная беда стоила в десятки раз больше Вы так не сделали. Значит, нужна была власть. Не ради самой власти, это видно, ради реформ. А ведь нынешний уклад — не причуда. Он таков, как он есть, потому что в достаточной мере отвечает желаниям всех и позволяет нам доверять друг другу. Достаточно посмотреть на Тамер — они там заигрались, перешли черту, и свалились в войну всех против всех. В конце концов, служилое сословие наступило всем прочим на горло — и уже несколько сотен лет боится убрать ногу… Вы не можете не понимать, чем рискуете. Если реформы не самоцель — то для чего они? У нас в мире нет противника, которого нужно было бы догонять такой ценой. И что ему отвечать? Очередную полуправду, похожую на одежду нищего — куда ни глянь, везде то прореха, то заплата? По-другому, увы, не выйдет. Потому что если сказать ему, что опоры прогнили даже не на уровне управления страной, что опасность грозит нам сверху, с божественных тронов, он ответит, что господин глава тайной службы слишком долго общался с еретиками, которое тысячелетие грезящими концом света.
Некоторые сны иногда воплощаются в жизнь. Некоторые иногда воплощают свои сны в жизнь. В роду герцогов Скорингов это, видимо, семейное. Вот только казначею и его наследнику снились разные сны. Господин глава архивов, как же вам объяснить, что реформы и то, что вы назвали «изменением природы человека» — не цель, а только средство? Спасательное средство. Вы и слов-то таких не знаете, к сожалению. Как мы с вами увлекательно беседуем, господин Борстиг: вы мне вслух проговариваете то, что не стали бы ни одному человеку, потому что остальные сами все понимают без слов, по умолчанию; но я для вас промежуточная форма жизни, между «нелюдью» Скорингом и нормальными. А я не знаю, как с вами говорить по-настоящему, потому что уже несколько лет думаю на другом языке…