У второго — рыжего, с непокрытой головой — была внешность юнца, но его лица также было не разобрать, поскольку он сидел на обочине и подравнивал ногти маленьким ножичком с зеленой рукояткой.
— Приветствую вас, друзья, — сказал Мануэль, — и кого же вы здесь ждете?
— Я жду того, кто поскачет на моем черном коне, — ответил всадник. — Предписано, что первый, кто пройдет здесь, сядет в это седло, но вас двое, вы идете в обнимку. Поэтому выбирайте, кто из вас будет первым.
— Это отличный конь, — сказал Мануэль, — скакун, достойный Шарлеманя, или Гектора, или любого из знаменитых героев старины.
— Все они скакали на моем черном коне, — ответил незнакомец.
— Мне страшно, — прошептала Ниафер. Над ними в редкой, побуревшей листве кленов зашуршал украдкой ветер.
— Да, это отличный скакун, хоть и старый, — продолжил незнакомец, — он самый быстрый и неутомимый скакун, обгоняющий всех. Некоторые, правда, считают за недостаток, что его всадники не возвращаются, но всем не угодишь.
— Мой друг, — сказал Мануэль переменившимся голосом, — кто ты и как тебя зовут?
— Я — брат Мирамона Ллуагора, повелителя девяти снов, но я — повелитель другого рода сна. А что до моего имени, то оно — в твоих мыслях. Это то, что больше всего страшит тебя, это то, о чем все думают с рождения.
Наступила тишина. Мануэль заставил губы двигаться.
— Если б мы шли по другой дороге! — сказал он. — Если б остались в стране сновидений!
— Все высказывают сожаления при встрече со мной. Но это уже не играет никакой роли.
— Если бы не выбор, то мне было бы легче вынести это. Ты говоришь, что только один последует за тобой, и если я скажу: «Ниафер» — я всегда буду помнить об этом и ненавидеть самого себя.
— Но я скажу то же самое! — Ниафер прижалась к нему: она дрожала.
— Нет, — заметил всадник на белом коне, — ты можешь выбрать.
— Увы, — ответил Мануэль, — другого я произнести не смогу. Однако мне бы хотелось, чтобы меня не принуждали в этом признаваться. Это звучит дурно. Так или иначе, я люблю Ниафер сильнее, чем кого бы то ни было, но я не могу ставить жизнь Ниафер выше своей, было бы просто нелепо так думать. Нет, моя жизнь мне весьма необходима, и на меня наложен гейс — я должен создать статую на этом свете, прежде чем покину его.
— Мой дорогой, — сказала Ниафер, — ты выбрал правильно.
Всадник ничего не сказал. Но он снял шляпу, и они затрепетали. Было видно родство с Мирамоном, поразительное сходство, но они ни разу не видели на лице изобретателя иллюзий того, что увидели здесь.
Затем Ниафер шепотом попрощалась с Мануэлем. Они поцеловались. После чего Мануэль помог ей подняться в седло, и Ниафер ускакала с Дедушкой Смертью вместо Мануэля.
— Сердце мое разрывается, — сказал Мануэль, мрачно рассматривая свои ладони, — но лучше она, чем я. Все же это скверное начало: вчера у меня в руках было огромное богатство, сегодня — огромная любовь, а сейчас я потерял все.
— Но в отношении того, как в чем — либо добиться успеха, вы рассуждаете неверно, — сказал другой незнакомец.
Теперь он перестал заниматься ногтями и поднялся. Было видно, что это высокий худощавый юнец, правда, не такой высокий, как Мануэль, и, конечно, не такой мощный, с румяными щеками, широко расставленными карими глазами и вьющимися темно — рыжими волосами.
Мануэль вытер о штаны свои влажные руки, и они зашагали вместе с этим юношей и тот рассказал о том, что было, и о том, что должно случиться. Мануэль сказал ему:
— Для меня, Горвендил (поскольку таково твое имя), подобные речи бессмысленны и не дают никакого утешения моему горю от потери Ниафер.
— Это лишь начало твоих утрат, Мануэль. Я думаю, что постепенно ты потеряешь все, некогда желанное, пока наконец не останется у тебя лишь пресыщение, усталость и тихое отвращение ко всему, что человеческая мудрость твоих предков побуждала тебя выполнить.
— Но, Горвендил, разве можно предсказать будущее? Или, может, Мирамон прав, сказав, что вместе со смертью и судьба встречает покидающего эту гору?
— Нет, Мануэль, я не скажу, что я судьба или один из Леших, мне, скорее, кажется, что я сумасшедший. Поэтому чем меньше ты будешь меня слушать, тем лучше. Должен сказать тебе, что эта пустынная местность, эта гора, эта дорога, эти старые клены и вон тот камень существуют только в моем воображении; и ты, и эта Ниафер, от которой ты избавился не самым гуманным образом, и Мирамон со своей прекрасной строптивой женой — все вы кажетесь мне персонажами, которых я придумал; и все происходящее на этом свете кажется мне лишь моими собственными фантазиями.
— Что ж, тогда определенно я бы сказал, или, скорее, я бы подумал, что необходимо сказать, что ты безумен.
— Ты говоришь без колебаний, и это происходит из — за твоей способности немедля осаживать чужие фантазии, благодаря чему ты, возможно, добьешься успеха.
— Да, но, — медленно спросил Мануэль, — что такое успех?
— В глубине твоей души, по — моему, этот вопрос уже решен.
— Несомненно, у меня есть свое мнение, но я спрашиваю о твоем.
Горвендил посмотрел сурово и, однако же, лукаво.
— Я где — то слыхал, — говорит он, — что в своей высшей степени успех — всего лишь достижения бесхвостой обезьяны, отчаявшейся забраться на самый верх, но, однако, воображающей себя символом — неким полномочным представителем Всемогущего.
Мануэль, похоже, намотал это на ус.
— А чем занимается преуспевающая обезьяна?
— Она блуждает, переходя от тайны к тайне, при помощи жалких паллиативов, ничего не понимая, жадная во всех своих желаниях и одновременно пронизанная трусостью, но, однако, когда доходит до дела, готовая отдать все, даже умереть, ради той бредовой идеи, что она — наместница и наследница Небес.
Мануэль покачал своей небольшой головой.
— Ты употребляешь слишком много ученых слов. Но, насколько могу тебя понять, это не тот успех, о котором я мечтаю. Нет, я — Мануэль, и я должен следовать своим помыслам и своему желанию, не глядя на других людей и их представления об успехе.
— Что касается этого, то я вижу (будучи свидетелем того, как ты недавно избавился от своей возлюбленной), что ты уже в значительной степени освоил этот вид отрицания.
— Ха, но ты не знаешь, что происходит здесь, — ответил Мануэль, ударив себя в широкую грудь. — И я не стану говорить тебе об этом, Горвендил, поскольку ты не есть ни судьба, ни один из Леших, чтобы удовлетворить мое желание.
— А какое бы у тебя было желание?
— Я хочу всегда получать все, что могу пожелать. Да, Горвендил, я часто думал, почему в древних легендах, когда предложено три желания, никто не просит чего — то разумного и расчетливого с первого раза.
