– Видите ли, я по роду своих занятий… Нас называют нырками, если вы понимаете, что это значит.
О да, понимаю, причем превосходно!
Рыночный нырок, вот кто подошел бы мне больше всех прочих осведомителей. Он занимается игрой с товарами и монетами, скупая по одной цене и продавая по другой, и он чуть ли не лучше купцов знает размеры спроса и предложения. Но я даже не помышлял о том, чтобы обратиться к такому человеку, потому что за свои услуги нырки берут очень дорого. А тут вдруг такое везение… Судьба снова решила испросить прощения за свои шалости? Даже не верится.
– И при чем тут влечение?
Скулы мужчины покраснели, что в сочетании с мертвенно-бледной кожей остального лица создало впечатление карнавальной маски.
– Мне нужно думать о моих делах, а вовсе не о…
Кажется, догадываюсь, в чем беда.
– Вы не можете не смотреть на каждую женщину, случайно оказавшуюся рядом?
– Да. И добро бы только смотрел…
Пришлось подавить усмешку. Хотя что во всем этом смешного? Человек же мучается.
– Почему вы не обратились к лекарям? Уверен, они смогли бы вам помочь.
– К городским? Увольте! Чтобы потом все вокруг узнали, что я согласился себя оскопить? Мне пришлось бы перебираться в другой город. И чем бы я там занимался? Рынок – это моя жизнь.
Страннее всего было то, что его слова звучали убедительно, причем он сам не прилагал к этому никаких усилий. А просьба вполне понятная. И причина веская.
– Вы могли бы найти лекаря на стороне. Подальше от города.
Мужчина всплеснул руками:
– Я бы так и поступил, но, увы, эта похоть овладела мною так некстати! До начала игры остается несколько часов, до ближайшего места, где можно найти хорошего лекаря, не менее суток пути, а если я не буду присутствовать здесь с самого начала, все будет потеряно!
Да, нырку нельзя терять ни минуты. А временем его сейчас распоряжаюсь я, как это ни смешно.
– Повторюсь: я не лекарь.
– Это неважно! Поздней ночью я встретил в трактире того человека… Насильника, как вы сказали. Да, мне не спалось. Мне уже несколько дней не спится, и все из-за этих проклятущих женщин! Он был пьян. Сильно пьян. И говорил много глупостей. Но он сказал главное: его больше не мучит желание.
Если учесть, что это и являлось моей целью, можно считать, я исполнил свое намерение выше всяких похвал. Теперь можно не опасаться за честь особ женского пола, что могут встретиться на пути неудавшегося насильника. Любую человеческую страсть, если только она не слишком сильно укоренилась в голове, можно выкорчевать, воздействовав на определенную часть тела. Беда лишь в том, что на месте корчевки больше ничего и никогда не вырастет.
– Если я что-то сделаю с… с вами, это нельзя будет исправить.
– Я готов рискнуть.
– Вы хорошо понимаете, о чем просите?
Он утвердительно затряс головой, стряхивая на мостовую капельки пота.
– У вас никогда не появятся дети.
– Разве это беда? Это сущее счастье!
– Женщины больше не будут пробуждать в вас чувства.
– Да глаза бы мои на них не глядели!
А ведь он с каждой минутой дрожит все больше и больше. Того и гляди, упадет и забьется в корчах. Нам показывали нечто подобное еще во время обучения, правда, тогда предметом рассмотрения было влияние на плоть и дух определенных настоек, завозимых и продаваемых со строжайшей секретностью, но результат весьма похож. Стало быть, любимое занятие настолько дорого для нырка? Это объясняет решимость просителя. И предполагает, что он не откажется заплатить назначенную мною цену.
– Хорошо, я сделаю то, о чем вы просите. Но не за благодарственное слово, разумеется.
Мужчина покорно кивнул.
– Мне нужно узнать цены, с которых начнутся торги. Это посильная задача?
– Да. Конечно, сейчас я сам еще их не знаю, но уже совсем скоро…
– Вы согласны?
– Да, – ответил он и посмотрел на меня с надеждой, к которой, правда, примешивалось еще что-то, удачно замаскированное нетерпением.
Для заключения сделки следовало бы позвать стряпчего, но если уж проситель не желает никому рассказывать о своей нужде, то придется верить на слово. Чем я рискую? Свидетелей вокруг нет. Вообще ни единой души. Стоим мы как раз между двумя поворотами переулка, скрытые от глаз возможных прохожих стенами домов. Да и уж так слезно просит человек…
Просит – получит.
– Встаньте сюда. И постарайтесь расслабиться, насколько сможете. Будет больно, но я постараюсь сделать все возможное, чтобы боль прошла быстро.
Он сглотнул, стараясь исполнить мои указания в точности.
Конечно, можно было попробовать сначала ударить в узел чувствования, а только потом в причинное место, но наставник всегда советовал поступать наоборот. «Вы должны видеть, достиг ли удар цели. Позже можно проявить милосердие и облегчить чужие страдания, но помните, что в вашем распоряжении всего один шаг, и именно он должен доставить вас к желаемому результату».
Я покачал в руке посох, находя ось балансировки и, не делая паузы в движениях, ударил. Мужчина согнулся пополам, как и следовало, но, поскольку удар не нужно было держать, я успел еще раз качнуть свое оружие в нужном направлении. Проситель рухнул на мостовую, но, уже падая, не должен был ничего почувствовать.
Он и не почувствовал: об этом заявил удивленный взгляд. И все же крик раздался. С явно ощутимой задержкой, которая свидетельствовала, что намерения нырка в моем отношении были отнюдь не самыми добрыми и невинными.
Патруль местной городской стражи вырос будто из-под земли, и мужчина, указывая на меня, тут же заголосил что-то о нападении и избиении. Натти попробовал было возразить, но, как только стало ясно, что он не является местным жителем, стража перестала обращать на рыжего внимание.
Суть случившегося была понятна и проста. Да, нырок нуждался в моей помощи. Но платить вовсе не собирался. В какой-то мере даже хорошо, что я не взял плату вперед, а то мне вменили бы в вину еще и ограбление. Правда, второе обвинение не смогло бы ни убавить, ни прибавить наказания, полагающегося в вольном городе Гренте за причинение вреда его жителю.
Итак, виселица? Посмотрим, чье слово перевесит, простого горожанина или Смотрителя. Я потянулся к поле накидки, собираясь показать стражникам жука, но тут мужское общество в переулке оказалось разбавлено явлением женщины. Причем хорошо знакомой всем стражникам, поскольку те чуть ли не вытянулись по стойке «смирно».
Молодая, весьма привлекательная, она двигалась с грацией хозяйки то ли всего города разом, то ли хотя бы этого квартала, и мела мостовую за собой длинным бархатным подолом платья, явно не предназначенного для прогулок. Да и судя по тому, что на ткани не виднелось следов весенней уличной грязи, незнакомка только что либо вышла из дома, либо покинула карету.
