Эддихот опешил — заметно растерялся:
— Вы меня подозреваете? Знал тот же наместник, знал писарь, который сидел при нашей беседе. Знали старшие стражники, начиная от десятника. Конечно, знали они лишь в общих чертах, но знали же — им ведь приказали оказывать вам содействие и сообщать о новых похищениях. Это не так уж мало людей — круг посвящённых весьма широк!
— Я вас не обвиняю. Но не сомневаюсь — утечка идёт из префектуры. Мы наткнулись на след этой шайки, когда поймали их человека — он в гостинице рылся в моих бумагах. Очевидно, им было интересно, что нам известно о них. И также очевидно, что первичный допрос этого одержанного вызвал слухи о пыточном застенке, устроенном нами в гостинице. Заверяю вас — ничего подобного не было. С этого негодяя и волос не упал — так, припугнули немного. А затем оставили его под охраной нюхача. Этот мерзавец как-то провёл старину Бигля и перерезал ему горло, а потом ещё и ухитрился нас обогнать на пути к приюту, предупредил сообщников. Моя ошибка — не надо было оставлять его под таким ненадёжным присмотром. А теперь, господин Эддихот, давайте вместе спустимся вниз, и вы из первых уст выслушаете информацию, которая не может вас не заинтересовать.
Сеул, не ожидая реакции префекта, встал, направился к двери. Он знал, что Эддихот сейчас спорить не будет — своим выпадом в отношении его ведомства он выбил его из колеи, а подобные солдафоны не сразу от такого оправляются. Им проще секирой на поле боя махать, чем подавлять противника в словесном поединке: пойдёт как миленький, причём молча.
Дербитто, Пулио и таинственный нуриец дожидались дознавателя в скромной комнатке с единственным узким окном. Вроде бы здесь размещался секретарь архива, но куда его сплавили, Сеул даже не спрашивал. Его спутники даром времени не теряли: Дербитто занимался изучением оружия, собранного у убитых преступников, а Пулио играл с нурийцем в кости.
Сеул, согнав со стула Пулио, присел перед нурийцем, вежливо уточнил:
— Ты повторишь сейчас то, что рассказывал нам? Чтобы это слышал префект?
Нуриец, нехорошо покосившись на Эддихота, кивнул:
— Да. Мне нечего скрывать.
— Вот и хорошо. Как тебя зовут?
— Я уже говорил тебе это — неужели ты забыл?
— Пусть это узнает и господин префект, — терпеливо пояснил Сеул.
— Да. Пусть знает. Я — Одон, моё второе имя Ткра, а родовое Ртчи. Наш род — один из родов, держащих воду. Я тебе ответил.
— Хорошо, Одон. Расскажи мне ещё раз: как у тебя украли невесту?
— У меня её не крали! — вскинулся нуриец. — Ригидис не доехала до моего дома — там я бы её никому не позволил забрать! Мне говорят, что она сбежала сама, что она не хотела ко мне ехать. Те, кто это говорил, лживые свиньи с гнилыми языками! Там, возле приюта, перед его воротами, — там дом моего друга Ховата. Я был у друга и увидел её через стену, в саду. Я заговорил с ней, и она мне ответила. Так бывает между мужчиной и женщиной — один взгляд или одно слово связывает их крепче толстой верёвки. Я — нуриец, а она не наша. Но держащие воду далеки от гор — наш закон позволяет мне брать жену не из наших. Я свободен — я вдовец. Меня женили ещё ребёнком, но моя жена умерла, так и не попав в мой дом. Обычай требует держать траур четыре года. Это хорошо — эти годы сделали меня взрослым, и судьба на исходе четвёртого года подарила мне встречу с Ригидис. Отец выслушал меня и потом сказал «да». И никто не сказал «нет». Мы пошли в приют, но жалкие твари у входа нас даже не захотели туда пускать — мы ведь нурийцы. Я попросил Ховата. И Ховат помог. А ещё мы заплатили деньги баронессе, живущей в городе. Мы не нищие — мы заплатили много. Эти деньги платят те, кто ищет себе жену. Без денег это трудно, а нурийцу невозможно. Нам дали встречу в беседке, в саду приюта. Там я прикоснулся к руке Ригидис. Там она и сказала «да». Была назначена свадьба. Я послал своих друзей и братьев за невестой, как это принято у нас: её как бы должны были украсть. Это как игра — кражи на самом деле нет, ведь невеста и её родня согласны. Так принято даже у речных родов. Но так не принято у вас — Ригидис им не отдали. Моим друзьям в приюте сказали, что они сами привезут Ригидис прямо на свадьбу. Про нас, нурийцев, говорят много плохого, но чужие обычаи мы уважаем. Я ждал её, но никто её не привёз. Я послал брата узнать, когда же они приедут, но брат вернулся с вестью, что она пропала. Вот: так всё было.
— Одон, расскажи, что было дальше: префекту очень интересно.
— Ему интересно?! Я много раз всё рассказывал здесь, в этом каменном доме. Здесь мои слова записывали в бумаги, только если перед этим я давал деньги! Без этого ничего не писали! И зачем я им платил?! Слова, записанные в ваши бумаги, не возвращали мне Ригидис. Я был как безумный. Я днями и ночами сидел на балконе в доме моего друга Ховата. Я смотрел на сад, где впервые увидел Ригидис, и я вспоминал шёлк её руки. Я — мужчина, но я плакал, и я не стыдился своих слёз. Но как бы плохо мне ни было, мои глаза при этом не затуманивались. И я стал видеть вещи, которых не должен был видеть в таком месте. Я видел, что в приюте происходят очень странные вещи. Туда заходили плохие люди, грязь города, и их там принимали как дорогих гостей. Я видел, как оттуда увозили ночью какие-то грузы. У охраны видел арбалеты и пороховые трубки — это запрещённое оружие, его могут иметь лишь солдаты и стражники. Я стал думать, что эти люди как-то причастны к исчезновению моей любимой. И я стал сидеть на балконе с луком, одевшись в тёмное. Я ждал сам не знаю чего. Сегодня ночью я опять увидел странные вещи. Сперва из города прибежал какой-то бродяга и что-то сказал сторожу. Сторож забежал в дом, и там стало очень оживлённо. Люди что-то выносили из дома и взамен заносили дрова и хворост. А ещё двое с пороховыми трубками забрались на стену, притаившись над воротами. Потом стало сильно темно, и я мало что видел. Но всё же увидел, что из города очень поспешно явился какой-то человек, и после этого у ворот было много движения. А затем к фонарю пришли шестеро мужчин и стражник, и эти отродья болотных жаб начали в них стрелять. Мне трудно было решить, что делать, но я решил — я взялся за лук. Я не делал ничего плохого — я стрелял в людей, которые убили стражника, — это ведь не нарушение закона, это защита города. Лук — не запрещённое оружие, я не нарушил закона. Остальное вы всё и без меня знаете.
— Спасибо, Одон, — кивнул Сеул. — Видите, господин префект? Мы нашли кое-кого из преступников — у вас под вывеской приюта «Семь дев» шайка воровала женщин. Причём это длилось годами.
Эддихот сокрушённо покачал головой:
— Куда катится этот мир? Нуриец женится на имперской сироте и при этом водит тесную дружбу с Ховатом. Внуком того самого Ховата, которого нурийцы от злости прозвали Огненноруким. Уж очень он любил сжигать их селения. Надо сказать, его способы наведения порядка принесли тогда положительный результат — в горах на западе он всех к ногтю прижал, до сих пор нам там полегче. Но скажите мне, если, конечно, сможете: на кой им женщины? К чему такие сложности с приютом? Я за пару десятков китонов без помех договорюсь с подходящей мамашей, и та мне отдаст свою дочку. Безо всяких драм с пороховой стрельбой и похищениями. Что за ерунда? И вы уверяете, что это к тому же было массовым явлением? Полная бессмыслица!