"Давай", — слишком легко согласился голос. Его, как обычно, не поймёшь: то ли смеётся, то ли злится за то, что не послушался.
К пустынной дороге Вьяла вышел утром третьего дня, сделав большой крюк, чтобы обогнуть болота. Петляя между холмов, она вела вверх, в горы. Мрачный лес замер в паре сотен шагов от обочины. Впереди корчились только редкие сосенки, чьи стволы были искривлены налипшим прошлой зимой снегом.
Подвязав ремешок, мальчик выпрямился. Обещанная голосом повозка ещё тряслась по ухабам где-то неподалёку. Можно отдышаться и перепроверить нехитрый скарб: не вывалилось ли что по пути? Две бобровые шкуры, высушенные нехитрым способом: растянул на ветках подальше от костра и жди, пока из меха уйдёт влага. Пять острых железных наконечников, огниво, да полюбившийся нож, тёмное узкое лезвие с клювастым загибом. Всё, вроде бы.
"А вот и повозка. Напомни: что из его поклажи принадлежит тебе?".
— Лошадь с упряжью, — вполголоса ответил мальчик. — И заступ.
Грязная толстоногая кобыла, уныло тянувшая повозку по раскисшей колее, недоумённо тряхнула гривой и тоненько заржала: почувствовала незнакомый запах. Правивший повозкой толстяк заёрзал и принялся шарить за спиной, в соломе. Нащупав то, что искал, он впился в стоявшего у дороги мальчика маленькими, глубоко ушедшими в череп глазками.
— А его-то за что? Тоже — чтобы не рисковать? — спросил Вьяла, нервно теребя завязки на сумке.
"Увидишь", — многозначительно пообещал голос. — "Давай, останови его. Прояви побольше наглости… Надеюсь, ты не потратил её всю, говоря со мной?"
— Не беспокойся. Эй, эй, дядя! Подожди-ка!
— Ты чей, малой? — грозно спросил толстяк, натянув вожжи. Послушная кобыла встала как вкопанная, дёргая ушами, фыркая и испуганно кося надутым кровавым глазом. Мухи накусали, наверное, а хозяину и дела нет. Плохо заботится о своей скотине, и вряд ли к людям относится лучше.
— Я сам по себе, — хмуро ответил Вьяла, изо всех сил стараясь выглядеть взрослым и суровым.
— Ты откуда взялся-то? Тут люди не ходят. — Возница смотрел не в глаза, а куда-то поверх плеча, в сторону угрюмого леса. Взгляд его был тревожным и цепким: вдруг за спиной у мальчишки прячется парочка парней покрепче?
— Я один, — успокоил его Вьяла. — Люди, может, и не ходят, а для охотника здешние места в самый раз.
— Охотник? — недоверчиво ухмыльнулся толстяк, окинув мальчика оценивающим взглядом. — Как же ты через болота прошёл, в такой обувке-то?
— Хорошую в болоте утопил. И лук тоже. — Вьяла немного помолчал, давая толстяку обдумать его слова. — Не подвезёшь немного, добрый человек?
— А куда тебе надо, охотничек?
— Поближе к Саал-Зава.
— Вот оно как… — Взгляд возницы стал мрачным, прямо как лес в паре сотен шагов от дороги. — А что тебе делать в Саал-Зава? Там давно уже никто не живёт.
Теперь настал черёд удивляться самому.
"Молчи. Потом объясню".
"Ты сказал, что там живёт мальчик, с которым мы подружимся! Какого демона я третий день брожу по этим лесам, если в Саал-Зава никого нет?"
"Это он сказал, что там никого нет. Не я."
"И кто же из вас двоих врёт мне?"
— Чего задумался, охотничек? — Толстяк шумно высморкался в рукав, не отпуская мальчика взглядом. — Не придумал ещё, зачем тебе в Саал-Зава?
"Скажи, что там охотится твой отец".
— Там охотится мой отец.
— Ясно. Отец охотится там, а ты здесь. Только вот на кого? Дичи здесь нет.
— Дичь есть, просто надо знать, где искать. Если в Саал-Зава никто не живёт, зачем тогда ты туда едешь?
— Ты какой-то слишком смышлёный для своих лет. — Возница шумно вздохнул, пожевал губу и всё-таки ответил: — Я еду не в Саал-Зава, а до перекрёстка. От неё два дня пути до Ватаскаласки. Так куда тебе надо-то?
— Можно и до перекрёстка, — пожал плечами Вьяла.
— Чем платить-то будешь?
— Бобровые шкуры возьмёшь?
— Покажи… — Толстяк взял протянутую шкуру, бегло пробежал взглядом по хребту и стал сосредоточенно мять в пухлых ладонях. — А… Засохла уже.
— А как я тебе её в лесу выделаю? Размочишь в воде, и будет, как свежая.
— Одной мало будет.
Вьяла молча протянул вторую. Её постигла судьба первой: толстяк проверил каждую волосинку. Спасибо тебе, безымянный охотник, сделавший свою работу, как положено. Прости, если можешь. И пусть Судья будет милостив к тебе.
— Что ещё есть? — небрежно спросил возница, откидывая шкуры назад, на солому. Покопавшись в сумке, Вьяла собрал на ладонь все свои наконечники.
— Подойдёт. Больше ничего нет?
Вместо ответа мальчик перевернул сумку над дорогой и потряс. На траву посыпались кусочки листьев, изломанные прутики, крошки хлеба — и всё.
— Ну, садись, — разрешил толстяк, неприятно раздувая ноздри. Когда Вьяла взгромоздился рядом, его глубоко посаженные глазки забегали, а рука слегка дёрнулась. Словно хотела лечь на грязное колено мальчика, но не осмелилась.
— Как же ты один в лесу? Без обувки, без тёплой одежды?
— Плохо, — дёрнул щекой Вьяла. — Провалился сдуру в трясину и всё утопил: сапоги, лук, куртку. Жалко, аж плакать хочется. Теперь одна надежда — отца отыскать. Спасибо, что помогаешь мне, добрый человек.
— Не за что. Может, Судья увидит, как я тебе помогаю, и наказание помягче выйдет. Ты, наверное, жрать хочешь? Давно не жрал?
— Со вчерашнего дня.
— Вон оно как… — Толстяк встряхнул вожжами, подгоняя заскучавшую кобылу. — Только дать-то тебе нечего. Терпи.
— Ну, и на том спасибо. — Мальчик прикрыл глаза. Повозка монотонно скрипела, подпрыгивая на кочках, и от этого покачивания начало тянуть в сон. От одежды нечаянного знакомого несло псиной и чем-то кислым. Вонь была знатной: заглушила даже запах собственного, давно не мытого тела.
"Он поверил", — безразлично сказал голос. Что-то там скрывалось, под этим безразличием, какая-то эмоция. Но думать об этом было лень. — "Тебя можно поздравить: ты справился сам, без моей помощи".
"Ну да. Я же особенный".
— Эй! — Пухлая бледная ладонь со второй попытки всё же легла на колено. Вроде бы, для того, чтобы толкнуть и разбудить. Вот только задержалась чуть дольше, чем требовалось, и убралась с явной неохотой. — Спишь, что ли?
"Спроси — долго ли до перекрёстка".
— Долго ли до перекрёстка? — сонно повторил Вьяла, невпопад шевеля губами. Притворяться особо не пришлось.
— Не спишь… До перекрёстка? Да недалеко.
"Только он не собирается тебя туда везти".
"А что же он собирается делать?"
"Ты уверен, что хочешь об этом знать?"
Нож, скучающий за поясом, тыкался в почку, мешал расслабиться, напоминал о себе всеми доступными ножу средствами. Толстяк ёрзал, придвигался всё ближе, нервничал. На его лице застыло брезгливо-скорбное выражение. С отвисшей нижней губы тянулась тонкая ниточка слюны.
