Она смотрит на меня как на полную дурочку.
– Ну да… ты про то, что у них собачьи головы на человечьих телах?
– Нет, – говорю я, – про то, что на одном была футболочка с надписью: «Не! Покупай! Китай!» С какой стати им в стране снов бойкотировать какие-то товары?
– Ты о чем?
– И они знали, что мы не настоящие волки.
– Это ясно и без твоих хитроумных мозгов, – соглашается Рози, – но вот к чему ты ведешь…
– Они пришли из нашего мира, – втолковываю я ей, хлопая ладонью по простыне. – Точь-в-точь как мы с тобой, только мне почудилось, что они там целиком. Похоже, им, чтобы туда попасть, не надо прежде заснуть и увидеть сон.
Рози задумчиво закуривает сигарету и медленно кивает:
– Ты думаешь?
– Даже не сомневаюсь.
– Но если б здесь разгуливали ребята с собачьими головами, о них бы в газетах писали – если они отсюда, я хочу сказать.
– Здесь они иначе выглядят, – объясняю я, мечтая, чтоб Рози хоть раз в жизни воспользовалась мозгами, полученными от Бога. – Ручаюсь, они свободно могут выбирать, в какое тело им нарядиться.
– Они меня перепугали до колик, – говорит Рози.
Я ее понимаю. Потому я и сама отступила. В этих полупсах чувствуется серьезная сила. Я хоть и не долго их видела, а успела почуять, что им только пару слов сказать, и нас нет.
– Понимаешь, что это значит? – спрашиваю я.
– Больше нам не развлекаться? Я качаю головой:
– Ничего подобного.
– Тогда что?
– Что мы и сами можем туда попасть. По-настоящему. Ты только подумай: если такому научиться, можно в этом мире больше ни о чем не беспокоиться: мы сумеем в любую минуту смыться туда, как та парочка.
– Откуда ты знаешь, что они это могут? – сомневается Рози.
Но я знаю. Откуда знаю, объяснить не могу, но твердо уверена. А если они научились, так и мы найдем способ – надо только постараться.
– А зачем это нам? – спрашивает Рози.
– Ну, прежде всего, тогда нам больше никогда не придется работать.
– А то мы работали!
– Я работала.
Рози кивает:
– Я забыла, сколько лет ты прослужила в той типографии.
– А если это дело выгорит, работать нам больше не придется и рисковать своими задницами, прокручивая грязные делишки, – тоже.
Рози откидывается на спинку кровати.
– Как это у тебя получается?
– Скажем, нам понадобились деньжата, – объясняю я. – Просто выходим из страны снов прямиком в банковское хранилище, загребаем сколько надо – и обратно, откуда пришли. – Я ухмыляюсь. – А если нас и поймают, то черта с два удержат. Сунут в камеру, а мы тут же исчезнем обратно в страну снов. Вот так! – Я щелкаю пальцами.
В неоновом свете вывески за окном я вижу, как на лице Рози брезжит понимание и она ухмыляется, как в старые добрые времена.
– Как будем учиться этому? – спрашивает она.
– Пока не знаю. Дай подумать.
Утром у меня уже готова идея.
– Помнишь ту старуху, что жила в верховьях Медного ручья? – спрашиваю я Рози. – У нее еще бутылочное дерево росло перед домом?
Рози поворачивается ко мне от туалетного зеркальца, перед которым накладывала косметику. По ее лицу видно, что она опять ничего не понимает.
– Как по-твоему, она еще живет там? – продолжаю я. – В те времена мне казалось, ей не меньше тысячи лет от роду.
Мы тогда еще школьницами были и удирали в лес, устраивали там маленькие пикники. В тот день нас было только трое: я, Рози и Ролли Легран – парень, которого Рози выбрала себе на ту неделю. Мы курили сигареты, пили пиво и, оставив «дастер» Ролли, добрели до хлипкого мостика, по которому Старое шоссе пересекало Медный ручей. Тут мы и наткнулись на старую бревенчатую избушку с бутылочным деревом перед крыльцом, а на крыльце сидела старуха.
Кожа у нее была темная, но не разобрать, то ли от природы, то ли просто солнце сожгло ее дочерна, пока она сидела на этом своем крылечке день за днем и год за годом. Волосы были черные – ни единой седой волосинки – и свисали на плечи двумя косами, а платье из цветной бумазеи; она курила трубочку и пялилась на нас своими глазищами, такими темными, словно там сплошной зрачок.
Помнится, поднялся ветер, и бутылки на ее дереве зазвенели, ударяясь друг о друга со странным гулким стуком. Я слыхала, они должны отгонять злых духов. А потом ветер утих, и бутылки замолкли. И мы тоже замерли, стоим, смотрим на нее, а она на нас. И вдруг она подняла руку, и снова ветер зазвенел бутылками. Не знаю, как насчет духов, а нас в тот день будто этим ветром сдуло.
– С такими, как мисс Люсинда, лучше не связываться, – говорит Рози.
Так ее все называли. По-моему, фамилии никто не знал, а может, ее и не было. Наверно, в каждом городишке имеется такая старуха, которую все считают ведьмой. Разница в том, что мисс Люсинда, насколько я понимаю, ведьмой и была.
– Знаешь ведь, что о ней говорили, – продолжает Рози. – Просто так женщину колдуньей не назовут.
– А нам именно колдунья и нужна.
– Рэй! У Орри Прескотта нога усохла из-за того, что он попробовал стянуть бутылку у нее с дерева.
Эту байку я тоже слышала, но не слишком-то верю. Орри Прескотт был из Морганов, родился, как и все они, от кровосмесительного брака, и думаю, хоть и не знаю наверное, что нога у него сохла с рождения. К нам в школу он перешел после начальной и тогда уже ходил на костылях. Видели бы вы его плечи! Да и весь он был сложен, как регбист, только одна нога была скукожена и не слушалась.
Но это не значит, что мисс Люсинда навела на него порчу.
– Мы же не собираемся ничего красть, – успокаиваю я Рози. – Положись на меня.
– А если она не захочет с нами говорить?
– Вежливо попрощаемся и пойдем своей дорогой.
– Не знаю, не знаю… – говорит Рози.
– Может, ты меня просто подвезешь и посидишь в машине у моста? А я пешком пройдусь до хижины и обратно.
Мы еще немножко спорим, но в конце концов отправляемся в Тисон вместе. День чудесный, небо над нами ясное и синее, но не так жарко, чтоб хотелось откинуть верх «кадиллака». У самого Тисона мы сворачиваем на боковую дорогу и выезжаем на Старое шоссе.
Ничего здесь не изменилось: разве что лес стал гуще и придвинулся ближе к дороге. Мы оставляем свой розовый автомобиль у мостика и по тропинке идем к избушке. Рози нервничает, а меня охватывает какое-то жадное предвкушение, какого я не знала много лет, и я дивлюсь самой себе, потому что не так уж расположена к магии, колдовству и всему такому прочему.
По правде сказать, я даже не уверена, что старуха еще жива. Как-никак, столько лет прошло. Но мы выходим из-за деревьев, и она тут как тут, на крылечке, словно все тридцать лет так и просидела не сходя с места. И бутылочное дерево стоит. Правда, выросло, и бутылок на нем еще больше. Мы останавливаемся поодаль, но так, чтобы можно было перекликаться. Рози глаз не сводит с дерева: ждет, что поднимется ветер и бутылки зазвенят. А я машу рукой старухе.
